Жулиу Рибейру: Плоть

Доктор Гимараэнс, уже пожилой врач с умным и добрым лицом, приблизился к постели, осмотрел больную, не спеша, не проронив ни слова, не измеряя пульса, чтобы ничем ее не беспокоить, сложил руки за спиной и низко наклонился, чтобы прослушать ее дыхание и всхлипы, а также посмотреть сокращения ее лицевых мускулов.

–?Когда это началось, полковник? – спросил он.

–?Она приехала уже больной, но так худо ей стало только сегодня.

–?Задыхаюсь! Помогите! – внезапно крикнула Ленита, перевернулась, забилась в судорогах и стала обеими руками рвать на себе рубашку и царапать грудь. Густой румянец внезапно залил ей лицо, глаза лихорадочно блестели.

–?Я знаю, в чем дело,– произнес врач.– Есть у меня тут кое-что. Сейчас вернусь.

И он вышел.

Через несколько минут он возвратился со шприцем в руках.

–?Подставьте плечо, сеньора. Я сделаю вам укол. Скоро все пройдет – вот увидите.

Ленита с трудом вытянула голую руку. Доктор принялся медленно ее пощипывать на уровне бицепса и, зажав небольшой участок между большим и указательными пальцами, вонзил под кожу иглу и, надавливая на поршень, впрыснул содержимое. Ленита, при всей своей нынешней нервозности и раздражительности, даже ничего не почувствовала.

Эффект не заставил себя долго ждать. Через некоторое время с ее щек сошел нездоровый румянец, прекратились нервные судороги рук и ног, глаза закрылись, из груди вырвался вздох облегчения.

Она заснула.

–?Пусть она выспится,– молвил врач.– Когда проснется, ей полегчает. Но я пропишу ей еще и бромистый калий – не помешает.

Все на цыпочках вышли. С Ленитой осталась только жена управляющего.

Прогноз врача подтвердился. После продолжительного сна Ленита проснулась посвежевшей, с успокоившимися нервами и расслабленными мышцами. Однако она чувствовала себя разбитой, вялой, жаловалась на головные боли и сильную усталость.

Двое суток провела она в постели и лишь на третьи встала.

Аппетит потихоньку возвращался к ней, она начала регулярно и с удовольствием есть. Можно было сказать, что она оправляется от удара, вызванного смертью отца. Ленита вдруг стала и чувствовать себя иной – более женственной, что ли. У нее больше не осталось прежних мужских пристрастий – из привезенных книг ее привлекали теперь только самые романтические. Она перечитала «Поля и Виргинию», четвертую книгу «Энеиды» и седьмую «Телемаха». Над плутовским романом «Жизнь Ласарильо с Тормеса» она расплакалась.

У нее появилось непреодолимое желание посвятить себя заботам о ком-то – о больном или калеке. Порой она размышляла о том, что если она выйдет замуж, то у нее родятся дети – беспомощные крохотные создания, полностью зависимые от ее ласки, от ее забот, от ее молока. И она признала возможность замужества.

Образ отца понемногу терялся в сумраке горьких, но уже менее мучительных воспоминаний.

Часами она сидела возле парализованной, беседовала с полковником, иногда даже смеялась.

–?Вот и хорошо, очень хорошо,– повторял добрый старик.– Не кручинься, доченька. Все когда-нибудь проходит – так уж устроен свет.

Однажды, оставшись одна в гостиной, Ленита ощутила какое-то томление. Она прилегла в гамак и, тихонько покачиваясь, погрузилась в полудрему.

Перед ней, на консоли, среди привезенных ею бронзовых отливок, стояла уменьшенная барбедьенновская копия знаменитой статуи, известной под названием «Боец Боргезе», работы Агасия. Угасающий луч закатного солнца, проникнув в щель между ставнями, озарил статуэтку, согрел ее и, казалось, вдохнул жизнь в тусклую бронзу.

Ленита открыла глаза. Ее внимание привлекли мягкие отблески на металле, охваченном светом. Она встала, подошла к столу и пристально посмотрела на статуэтку... Эти руки, эти ноги, эти выпуклые мышцы, эти напряженные сухожилия, эта мужественность, эта стать производили на нее сейчас странное впечатление. Десятки раз любовалась она этим анатомическим чудом и изучала его в мельчайших подробностях, из которых складывалось художественное совершенство,– но сейчас она испытывала то, чего никогда прежде не испытывала. Могучая шея, налитые бицепсы, широкий торс, узкий таз, напряженные мышцы статуэтки – все казалось соответствующим пластическому идеалу, который скрыто всегда пребывал в ее сознании, но пробудился лишь сейчас, во весь голос заявляя о себе.

Ленита не могла пошевелиться, она была пленена, зачарована. Она ощущала себя слабой и упоенно осознавала свою слабость. Ее обуревало стремление к неведомому – неясное, смутное, но настойчивое и острое. Ей представлялось, какое беспредельное наслаждение она бы получила, если бы этот боец бросился на нее, растоптал, избил, разорвал бы ее на кусочки. У нее возникло страстное желание впиться поцелуями в отлитую в бронзе мужскую плоть. Ей хотелось обнять ее и раствориться в ней.