Загоскин Николаевич - Русские в начале осьмнадцатого столетия

— Что, любезный, кто из нас прав?

— Ты, Данила Никифорович, ты!.. Ах я окаянный ропотник!.. И я мог говорить, что государь Петр Алексеевич променял свой народ на немцев, что он вовсе о нас не думает, а он, кормилец наш, себя не пожалел для своего царства!.. Ну, правду ты мне говорил, Данила Никифорович, Господь послал нам такого царя, какого до сих пор еще нигде не бывало.

— Что, Максим Петрович, будешь ли теперь гневаться на меня, что я, в угоду такому великому государю, немецкое платье на себя надел?

— Куда мне гневаться, Данила Никифорович! Да мне стыдно теперь на тебя смотреть.

— То-то же, любезный!.. А что, друг сердечный, если б государь сам лично тебе сказал: «Послушай, голубчик Максим Петрович, потешь меня, отмахни себе бороду»?

— Эх, полно, Данила Никифорович, не искушай!.. Да и на что ему моя седая борода? Я прожил с нею весь мой век, так пусть она при мне и в могиле останется!.. А коли я ему, отцу нашему, на что-нибудь надобен, — прикажи только, так я, вместе с моей бородою, и голову за него положу!.. Так вот какой указ привез твой племянник?

— Да, Максим Петрович. И знаешь ли что? Ведь он сам напросился ехать гонцом в Москву, а это было все равно что идти на явную смерть.

— Как так?

— Да разве ты не слышал, что турки-то все наше войско крутом обложили и проезду никому не было?

— Так как же он проехал?

— А вот так же, как русские люди по вешнему ледку переходят: девятеро пойдут ко дну, а десятый кой-как доберется до другого берега.

— Так что ж ему за охота была напрашиваться?

— Что за охота! Так ты не знаешь племянника? Он у меня такой молодец, что и сказать нельзя, — вся русская отвага! И хоть он в немецком платье ходит, а удали-то в нем на десятерых немцев станет. Мало ли что с ним было: попался было в полон к туркам, голову ему срубить хотели, а все-таки Господь помиловал, и сам остался невредим, и царский указ сберег.

— Да, нечего сказать, молодец!

— Вот то-то же, Максим Петрович, ты сам изволишь говорить, что он и честный малый и молодец, а все-таки отбраковал его.

— Да у меня тогда, любезный, не то в голове было, и его-то я вовсе не знал.

— А теперь?

— Теперь иная речь, Данила Никифорович! Теперь об этом можно поговорить.

— А коли так, Максим Петрович, так позволь мне вторично сказать тебе, что я и моя Марфа Саввишна имеем великое желание породниться с тобою.

— И я также, любезный друг, не прочь от этого. Дай время подумать, поразмыслить…

— Да что тут размышлять? Коли мой племянник тебе по сердцу…

— Кто говорит: он молодец прекрасный, да и немцев-то не так любит, как я прежде думал.

— Кто? Василий? С чего ты взял, что он любит немцев? «Мы, дескать, люди петербургские, так у нас все на немецкую стать!..» А попытайся кто-нибудь сказать при нем непригожее слово о нашей матушке святой Руси, так он на нож полезет!.. Ну что ж, друг сердечный, пореши чем-нибудь!

— Экий ты проворный… пореши! Да ведь это не что другое… Иль, по-твоему, невеста в самом деле товар, а жених купец?

— А, понимаю!.. Ты хочешь прежде посоветоваться с Ольгой Дмитриевной?

— Ну, вот еще!.. Ее дело девичье, стану я с ней об этом говорить!

— Так что ж тебе за охота понапрасну меня маять? Ведь уж мы оба с тобой каждый денек считаем, и коли Господь посылает радость, так откладывать нечего.

— Правда, Данила Никифорович, правда!

— А коли правда, так о чем и думать?.. Что ж, Максим Петрович, по рукам, что ль?

— Ну, по рукам так по рукам! Прокудин и Загоскин обнялись.

— Поздравляю тебя, любезный сват, с племянником! — сказал Данила Никифорович.

— А тебя, друт сердечный, и сватью с племянницей!

— Ну что, Максим Петрович, не прикажешь ли теперь позвать жениха?

— Зачем? Это дело между нами: чай, ты не станешь спрашивать у твоего племянника, хочет ли он жениться па моей племяннице?

— И то правда! Я ведь ему вместо отца родного, так он должен во всем меня слушаться. Я ему скажу просто: «Племянник, мы ударили по рукам с Максимом Петровичем: он выдает за тебя свою племянницу; так хочешь или нет, а прошу идти с нею под венец!» Так ли?

— Так, так! И я то же скажу племяннице.

— Конечно, конечно! Их дело сторона.

— Они знай только под венцом стоять, а свадьбу уладить наше дело. Так ли, Данила Никифорович?

— Так, Максим Петрович, так! Станем мы их спрашивать!..

— Вот еще!.. Делай что велят… Да что ж ты этак глазами-то поводишь, Данила Никифорович?

— А ты что ухмыляешься, Максим Петрович? Оба старика взглянули друг на друга и засмеялись.