Жорис-Карл Гюисманс - Собор

Совсем не то в храме Богоматери Великой в Пуатье: там оба крыла миниатюрного, украшенного гирляндами романского фасада фланкированы коротенькой башенкой, накрытой тяжелым конусом из камней, обтесанных фасками, как ананас. В Паре нет ни ребяческого украшательства, ни тяжелой роскоши Пуатье. Вместо варварского наряда для крохотной игрушечной церковки, как в Богоматери Великой, здесь саван плоской стены, но экстерьер с его торжественной простотой форм от этого не становится менее впечатляющим. Не изумительны ли эти две квадратные башни, в которых пробиты узкие окна, а выше их башня круглая с галереей колонн, объединенных серповидным сводом, на которой так кротко и твердо стоит благородная и вместе с тем мужицкая, веселая и сильная колокольня?

Величественная простота внешнего вида находит отзвук и в интерьере, в архитектуре церковных нефов.

Впрочем, там романский стиль уже утратил страдальческий облик подземного храма, мрачную физиогномию персидского погреба. И могучая арматура та же, и капители все так же еще окружены мусульманскими листьями, в них тот же восхитительный ассирийский изгиб; все по-прежнему напоминает об азиатском искусстве, призванном на нашу землю, но уже сочетались оконные и дверные проемы разных форм, колонны стали мощнее, столбы выше, большие арки гибче, их полет стремительней и дольше, а в боковых стенах, огромных и уже легких, на колоссальной высоте устроены три световых отверстия.

В Паре полукруглый свод уже гармонизируется со стрельчатой аркой, которая утверждается в верхних точках здания и, в общем-то, возвещает начало эры душ не столь слезных, более сердечное, если и не менее жесткое, представление о Христе, уже готовящее, уже открывающее милосердную улыбку Матери Его.

Однако, вдруг сказал себе Дюрталь, если моя теория верна, то лишь та архитектура могла бы символизировать католическую веру в целом, которая выражала бы всю Библию, оба Завета, а это либо романский стиль со стрельчатыми арками, либо переходная, полуроманская, полуготическая, архитектура.

Тьфу ты! — проговорил он, придя к столь неожиданному заключению. — Да ведь, может быть, совсем не обязательно, чтобы параллелизм имел место в самой церкви, чтобы Святое Писание издавалось в одном томе; так вот и здесь, в Шартре, целостность соблюдена, поскольку готический собор стоит на древней крипте, а она романская.

Так даже, некоторым образом, символичнее; это подтверждает идею местных витражей, на которых пророки держат на плечах четырех евангелистов: таким образом, Ветхий Завет вновь и вновь служит базой, подножием Новому.

Но сколько мечтаний возбуждает романский стиль! — вернулся к прежним мыслям Дюрталь. Быть может, он, кроме прочего, — закопченная рака, темный киот для черных Мадонн? Такое сравнение тем более не покажется неуместным, что на всех цветных статуях Богородицы бывают полные и коренастые, а отнюдь не тростинки, как белые Девы готических храмов. Византийская школа видела Марию всегда только смуглой, «с кожей цвета блестящего серого эбена», как пишут древние Ее историки; вот только изображали ее греки, вопреки Песне Песней, черной, но не слишком красивой. В таком понимании это Дева угрюмая, вечно печальная, в согласии с подземельями, которые Она населяет. И тогда вполне естественно, что такая статуя стоит в шартрской крипте, но в самом соборе, где такая же есть на одном из столбов, она, пожалуй, странна: такая Богородица здесь, под летящими белыми сводами, не в своей среде.

— Что, друг наш, задумались?

Дюрталь вздрогнул, как будто его разбудили.

— А, это вы, госпожа Бавуаль!

— Ну да, была на рынке и заходила к вам домой.

— Ко мне домой?

— Да, заходила пригласить вас днем зайти покушать. У аббата Плома нынче нет служанки, уехала, и он сегодня обедает у нас; вот батюшка и подумал, что это как раз случай вас с ним познакомить.

— Премного ему благодарен; только вот надо зайти сказать мамаше Мезюра, чтобы не разогревала мне котлету.

— Не нужно, я госпоже Мезюра уже все сказала. Кстати, вы ею по-прежнему довольны?

Дюрталь засмеялся:

— Когда-то у меня в Париже смотрел за хозяйством некто сьер Рато, чистопородный пропойца; он все переворачивал, а с мебелью обращался как с противником на войне; теперь эта славная женщина — она действует совсем иначе, а результат такой же. У нее все лаской, все потихоньку; она не опрокидывает стулья, не рычит, когда выбивает тюфяки, не кидается на стены с метлой наперевес — нет, она спокойно, любовно сметает пылинки, сгребает в кучки, а кучки заметает в углы; постель она не взбивает колтуном, а просто погладит ее двумя пальчиками, помнет подушки да так и оставит со вмятинами. Тот все громил, а она вообще ничего не трогает!