Кнут Гамсун - Дама из Тиволи (пер. Кившенко)

Прошло положенное время, родился ребенокъ. По странной случайности, къ этому же времени пріѣхалъ изъ Христіаніи въ провинціальный городъ и ихъ домашній врачъ. Молодая мать была еще очень больна, когда ей сообщили, что ребенокъ умеръ. Мертворожденный? — Нѣтъ, онъ жилъ нѣсколько дней.

Но дѣло въ томъ, что ребенокъ совсѣмъ не умеръ.

Матери не хотѣли показать ребенка; наконецъ, въ день похоронъ показали его уже въ гробу.

— И онъ не былъ мертвъ, говорю я вамъ; онъ жилъ, у него были румяныя щеки, и онъ нѣсколько разъ пошевелилъ пальчиками лѣвой руки.

Несмотря на все горе матери, ребенка взяли и похоронили. Это все устроили домашній врачъ и акушерка.

Спустя нѣкоторое время мать оправилась и уѣхала, хотя все еще слабая и больная, къ себѣ домой. Здѣсь она откровенно разсказала нѣсколькимъ пріятельницамъ, что съ ней было тамъ, въ провинціальномъ городѣ, и такъ какъ она только и думала, что о своемъ ребенкѣ, то не скрыла отъ нихъ и своихъ опасеній, что его похоронили живымъ. И дѣвушка продолжала грустить и страдать, домашніе относились къ ней свысока, даже женихъ ея исчезъ, — его нигдѣ не было видно.

Однажды передъ домомъ ея родителей остановился экипажъ. Она должна была поѣхать на прогулку. Она сѣла, экипажъ покатился, и кучеръ привезъ ее — въ Гауштадтъ. И тамъ опять появился домашній врачъ. Ее помѣстили въ сумасшедшій домъ. Была ли она дѣйствительно сумасшедшей, или же родные боялись, что она будетъ слишкомъ громко говорить о ребенкѣ?

Опять прошло нѣкоторое время. Въ Гауштадтѣ ее заставляли играть для сумасшедшихъ на рояли. Тамъ у нея не нашли ничего ненормальнаго, только въ высшей степени слабую волю и истощеніе силъ. Ха-ха-ха! — Ее просили попытаться сдѣлать усиліе надъ собою, употребить всю силу воли, чтобы стать тверже и крѣпче. Не правда ли, вѣдь это же было комично, что ее такимъ образомъ какъ бы принуждали открыть преступленіе, совершенное надъ ея ребенком

Наконецъ ее выпустили. И она продолжала тосковать и страдать, такъ какъ до сихъ поръ не встрѣтила ни одного человѣка, котораго она могла бы уговорить помочь ей въ этотъ дѣлѣ,- если только я не соглашусь этого сдѣлать…

Разсказъ дамы показался мнѣ сильно романичнымъ, но все же я былъ вполнѣ убѣжденъ, что она сама вѣритъ въ то, что говоритъ. Всо происшествіе было слишкомъ хорошо и слишкомъ тепло разсказано, — такъ не лгутъ. И я сталъ думать, что во всей этой исторіи была доля правды, напримѣръ, то, что у ней дѣйствительно былъ ребенокъ. Она, быть можетъ, во время болѣзни была слишкомъ слаба, чтобы отдать себѣ ясный отчетъ въ томъ, что ребенокъ дѣйствительно умеръ, и среди лихорадочнаго бреда у нея возникло фантастическое предположеніе, что его убили. Поэтому я спросилъ:

— Здѣсь ли похороненъ ребенокъ?

— Нѣтъ, его похоронили тамъ, гдѣ я лежала больной.

— А, значитъ, это все же былъ вашъ ребенокъ?

На это она ничего не возразила, а только искоса поглядѣла на меня, и въ ея взглядѣ выразился испугъ и недовѣріе.

— Само собой понятно, что я вамъ помогу, по мѣрѣ силъ, — сказалъ я совершенно спокойно. — Когда вы хотите ѣхать?

— Завтра! — отвѣтила она съ большой живостью, — охотнѣе всего завтра.

— Хорошо, ѣдемъ завтра!

И мы уговорились встрѣтиться на другой день на вокзалѣ въ семь часовъ вечера, — около этого времени отходилъ поѣздъ, съ которымъ намъ слѣдовало ѣхать.

Я ждалъ у вокзала въ назначенный часъ, твердо рѣшивъ сдержать свое обѣщаніе. Пробило семь, — ея не было. Поѣздъ отошелъ, а я все стоялъ и ждалъ. Я ждалъ до восьми часовъ, но ея нигдѣ не было видно. Наконецъ, когда я собирался уходить, я замѣтилъ ее. Она не шла, а бѣжала, прямо направляясь ко мнѣ. И хотя насъ могли слышать всѣ окружающіе, она, не здороваясь, громко и отчетливо произнесла:

— Вы, вѣдь, догадались, что я вамъ вчера сказала неправду? Вы поняли, что это была только шутка?

— Ну, понятно! — возразилъ я, втайнѣ стыдясь за нее, — я такъ это и принялъ.

— Да, не правда ли? — сказала она, — но вы могли принять за правду и тогда… да смилуется надо мной Господь Богъ.

— Почему же Богъ долженъ смиловаться надъ вами?

— Нѣтъ, нѣтъ, уйдемъ отсюда, — попросила она и потянула меня за руку. — И не будемъ больше ни слова говорить обо всемъ этомъ! Пожалуйста, будьте такъ добры! — добавила она умоляющимъ тономъ.

— Какъ вамъ угодно, я на все согласенъ! — отвѣтилъ я.

Мы отправились вверхъ по Розенкранлгатенъ, по направленію къ Тиволи, перешли Драменевегскую дорогу и вошли въ паркъ. Она вела меня. Мы вновь усѣлись на вчерашнюю скамейку и принядась говорить о самыхъ незначительныхъ вещахъ. Она, но своему обыкновенію, перескакивала въ разговорѣ съ предмета на предметъ, но была очень оживлена и весела. Она по временамъ даже смѣялась и напѣвала про себя какую-то пѣсенку.