Жорж Роденбах: Мистические лилии

У ее ног, из отверстия в гроте, выливался чудотворный источник, беспрестанно журчащий, точно жалуясь на свою поруганную воду, точно печалясь от всех человеческих страданий, дошедших до него…

Больные располагались на всех скамьях; искалеченные дети, закутанные в шали, паралитики, приведенные под руки или привезенные в креслах, — все надеялись, все ждали чуда. И для подтверждения их надежды сколько было доказательств, расположенных скорбною гирляндою по скале: костыли тех, кто вдруг получил возможность ходить, палки слепых, перевязки, бинты, ткани от ран, — все трофеи победы, одержанной над страданием!..

Сестра Годелива смотрела, умилялась добротою Богородицы, которая должна была исцелить и ее. Она молилась вслух. С ее ресниц катились слезы, сверкавшие капли которых увеличивали собою несметное количество свечей. Все паломники зажигали по свечке. Каждый смотрел на свою, следил за нею глазами, связывая с ней суеверный страх, как бы ветер не погасил этого маленького пламени, которое казалось тоже больным и ожидающим исцеления…

Сестра Годелива, в свою очередь, поставила свечку. Она молилась, перебирая четки, стоя на коленях. Конечно, из-за волнения она страдала все сильнее и сильнее, ее голова становилась тяжелой. Птичка казалась нестерпимой.

Разумеется, это происходило от внушения, чтобы чудо выздоровления оказалось более блестящим. Сложив руки, с возбужденным взором, она, наконец, подошла к постоянно жалующейся воде, протянула стаканчик и, опустив глаза, медленно пила, точно это было вино из дароносицы или самая кровь Христа из раны, пронзенной копьем!

Сестра Годелива не исцелилась. Она утешала себя: сколько было там больных, страдающих сильнее ее, о которых Богородица должна была раньше позаботиться! Ее боль казалась легкой перед ужасными болезнями, которые она видела. Она сама почти желала просить о чуде для себя только после тех, кто больше нуждался…

Тем не менее, ее непонятная боль была ужасна и лишала ее всякой жизненной радости. Хотя и с перерывами, эта боль была для нее вечным опасением, тенью близкого врага…

Может быть, все, в сущности, было серьезнее, чем это казалось, и Бог не исцелял ее только потому, что, заботясь о ней, хотел призвать ее скорее в свой Рай.

Но дрожь охватывала ее; она не осмеливалась более показываться перед своим судьею, не потому, чтобы она совершила смертельный грех, ржавчина которого могла обнаружиться на обнаженном металле ее души, но потому, что всего этого было недостаточно для ее спасения: так как на небесах воздается каждому по делам его, она должна была украсить себя добрыми делами, добродетелью с чудным ароматом лилий, чтобы сделать себе из них венец в Вечности!

Вот почему она заботилась о своем теле, источнике греха, но и орудии совершенства. Вот почему она желала жить, долго жить, — до конца человеческого возраста.

Она снова принялась за лекарства и стала посещать докторов.

Каждый из них ставил различный диагноз. Она советовалась со многими, надеясь каждый раз, переходя от одного к другому. Она была готова все отдать, пожертвовать всем скромным заработком, израсходовать все свои сбережения, но она хотела выздороветь, не чувствовать боли…

Но все же эта непонятная боль снова проявлялась, проникая, точно дурная трава, в лекарства; все сильнее и сильнее ее голова сжималась под птичкой, казавшейся свинцовой.

Бедная сестра Годелива теряла надежду. Она не имела сил выходить и оставалась по целым неделям в монастыре, забрасывая свою работу, приложив лоб к окну, смотря на обитель и на город вдали, точно это было запретное удовольствие…

Ей рекомендовали одного специалиста, известного ученого, который наверное вылечил бы ее. Попробует ли она еще это новое средство к спасению? Но надо было еще раз отлучиться, отправиться в большой город, довольно далеко, где жил этот доктор, взять немного из своих сбережений, собранных с трудом, уменьшавшихся с ее болезнью, как свеча в течение мессы…

Однако она решилась; она поехала с поездом в большой указанный ей город и в час консультации отправилась к доктору, на которого она возлагала последнюю надежду. Она ждала довольно долго своей очереди в суровой комнате, куда густые занавески едва пропускали дневной свет. Легкая грусть сжимала ей грудь, точно она шла к исповеди; ее одежда казалась ей узкою, и она слышала, как бьется ее сердце… Ее обычная боль возобновилась от усталости и жары длинного путешествия. Что скажет ей этот доктор? Может ли он помочь ей, если сам Бог, во время ее паломничества, по-видимому, отказал ей? Может быть, это было дурно настаивать и желать во что бы то ни стало исцеления, вместо того, чтобы мужественно покориться тому, что все более и более казалось небесною волею и испытанием…