Ба Цзинь - Осень

— Ты только послушай, Цзюе-синь! Сама надо мной насмехается, а еще говорит, что мы подруги! — не удержавшись от смеха, сказала Цинь, указывая на Шу-хуа. — Она ведь обижает меня, что же ты ее не поколотишь!

За все это время Цзюе-синь не промолвил ни слова, с завистью наблюдая за ними. Эти молодые лица, звонкие девичьи голоса заставили его ощутить радость жизни. Он молча смотрел, слушал, спешил насладиться этой радостью, словно боясь, что все это может мгновенно исчезнуть. Молодость… искренность… счастье… Он снова почувствовал себя таким, каким был когда-то, давно… Он забыл о своем одиночестве, о страданиях. Слова Цинь, ее звонкий смех сладкой музыкой отдавались в его ушах. Глаза его жадно впитывали в себя ее лучезарную улыбку. Он блаженно улыбнулся и хотел заговорить.

— Цзюе-синь не тронет меня, а Цзюе-миня, как назло, нет здесь. Что же ты не позовешь его на помощь, Цинь? — разошлась Шу-хуа.

Цинь на этот раз нисколько не смутилась и, рассмеявшись, язвительно заметила:

— Ты ничего нового, видать, придумать не можешь, вот и заладила одно и то же. Цзюе-минь на занятиях. Незачем его звать, он скоро сам придет.

— Цинь, прости ее. Она молода, глупа, — шутливо заметил Цзюе-синь. На душе у него стало легче.

— Ну что же, раз ты, Цзюе-синь, стесняешься поколотить ее, вот я ее сама, — с этим словами Цинь подошла к Шу-хуа и легонько стукнула ее по голове.

— Вот и отлично, — Шу-хуа озорным взглядом посмотрела на Цинь. — Ты с честью вышла из поединка.

— Ну и язычок у тебя, — притворившись сердитой, сказала Цинь.

Шу-хуа вдруг схватила Цинь за руку, сердечно пожала ее и, сдерживая смех, серьезно сказала:

— Я больше не буду тебя разыгрывать. Ты уж на меня не сердись.

Вошла Хэ-сао.

— Хэ-сао! Пойди скажи Ци-ся, пусть посмотрит, не ушел ли пирожник, — распорядился Цзюе-синь. — Если нет, пусть купит нам пирожных.

— Слушаюсь. — Хэ-сао вышла.

— Кто может на тебя сердиться? Ты ведь еще ребенок, — радостно улыбнулась Цинь.

Довольная Шу-хуа рассмеялась.

— Давайте споем, — обратилась она к Цинь и, не дожидаясь ответа, прошла в заднюю комнату.

Там у окна стояла фисгармония, купленная Цзюе-синем еще в феврале. Шу-хуа пододвинула табурет к фисгармонии, уселась, гордо закинула голову, ударила по клавишам и во весь голос запела.

Цинь, Юнь и Цзюе-синь вошли следом за ней. Цинь сняла со стены флейту, поднесла ее к губам и заиграла. Цзюе-синь тоже взял юйпинскую флейту и присоединился к ним. Музыка сливалась в стройную гармонию: они, наверное, не в первый раз играли вместе. Голос Шу-хуа звучал все звонче: казалось, это звенел хрустальный весенний ручеек, проносящийся по горному ущелью и легко устремляющийся вдаль; над ним раскинулась безоблачная лазурь небес, по обеим сторонам его высились великолепные, горы, с чистым журчанием ручейка сливались птичьи голоса (это были чудесные звуки флейт). Закончив одну песню, Шу-хуа запела другую.

Тут вошла Шу-чжэнь; она им не помешала. Опьяненные этой безыскусной музыкой, они не заметили ее прихода. Затем вошла Ци-ся, неся поднос с пирожными, над которыми вился легкий пар. Ци-ся поставила поднос на стол. На столе у стены стояли вазы, настольная лампа, коробки из-под шляп. Эти вещи принадлежали Жуй-цзюе — покойной жене Цзюе-синя. Цзюе-синь после смерти жены ни разу не перекладывал их.

Поставив поднос на стол, Ци-ся стала за спиной Шу-хуа, наблюдая за ее бегающими по клавишам пальцами. Шу-чжэнь вся превратилась в зрение и слух. Вскоре песня кончилась. Шу-хуа быстро встала и первая направилась к столу за пирожными.

— Юнь, Цзюе-синь, поторапливайтесь, а то Шу-хуа все одна прикончит, — смеясь, позвала Цинь.

Цинь, не выпуская флейты из рук, взяла с подноса пирожное и протянула его Шу-чжэнь:

— Кушай.

— Спасибо, спасибо, Цинь, — благодарила та.

— А что у тебя с глазами? — испуганно спросила Цинь, только сейчас заметив, что глаза Шу-чжэнь покраснели и опухли.

— Ничего, это просто так, — словно выведенная из оцепенения, потупившись, тихо отвечала Шу-чжэнь.

— Не обманывай меня. Опять тебя несправедливо обидели, — прошептала Цинь.

Все взоры обратились к Шу-чжэнь. Все начали догадываться, в чем дело. Видя, что Шу-чжэнь уклоняется от ответа, Шу-хуа не выдержала:

— Шу-чжэнь, наверное, вчера опять плакала.

Шу-чжэнь молча ела пирожное и, казалось, не слышала ни слов Цинь, ни ответа Шу-хуа.

Ци-ся, которая была в курсе дела, возмущенно сказала:

— Мне говорила Чунь-лань, что барышня Шу-чжэнь вчера проплакала весь вечер. Госпожа (она, видно, хотела сказать что-то другое, но в самый последний момент неожиданно передумала) опять гневалась. Даже Чунь-лань досталось.