Юрий Авакян - Мертвые души. Том 3

— Ну так ещё не поздно. Времени у вас достаточно, потому как деньги свои получите не ранее, как через час. Так что вполне ещё успеете съездить за чемоданом, — посоветовал Коловратский.

И отдавши вторую половину от оговоренной суммы процента, Чичиков поспешил восвояси, за известным уж нам белым своим чемоданом, который ото всех выпавших на его долю невзгод сделался, черен и грязен.

Часа через полтора он снова появился на пороге Земельного банка, настолько распарившийся от волнений, спешки и суеты, что пот тонкими струйками стекал из—под сбившегося у него на затылок картуза. Бросивши коляску, уж поставленную Селифаном на полозки, он чуть не прыжками взбежал по ступеням и скрылся за тяжёлой дубовой банковской дверью, закрывшуюся за ним с каким—то тяжёлым, более похожим на вздох хлопком.

Чем занимался в банке Павел Иванович, можно только гадать. Может быть пересчитыванием многочисленных, доставшихся наконец—то ему, ассигнаций, или же подписанием неких потребных банку бумаг, но только по прошествии трёх часов тяжелая дверь, вздохнувши снова, выпустила нашего героя на свободу, и он, волоча за собою тяжёлый чемодан, засеменил к коляске.

— Что же ты расселся, дурень ты эдакой, — крикнул он словно бы примёрзшему к козлам Петрушке, — а ну—ка давай, помогай барину!

На что Петрушка, соскочивши с козел, побежал навстречу Павлу Ивановичу несколько в раскорячку, по причине замороженных и затекших от долгого сидения на морозе ног. Но вот вожделенный груз уложен был под сидение коляски и Чичиков, усевшись на сидение, приказал трогать, всё ещё не до конца веря в то, что вот оно и закончилось мучительное и долгое его предприятие, и всем его странствованиям, надеждам на лучшую долю, унижениям и уловкам пришёл уж конец. Потому как лучшая доля сия, числом в один миллион целковых, покоилась нынче в недрах его экипажа, подпирая собою его седалище.

«Однако же выгорело, выгорело!» — билось в его разгорячённой волнением и спешкою голове. — «Всё, я миллионщик! Миллионщик!» — думал Чичиков, готовый разве что ни криком кричать от счастья; счастья по достигнутой вдруг долгожданной и, казалось бы, несбыточной цели.

И то дело, господа, что же иное в этом мире может почитать за счастье всякий, как не исполнение заветного желания, к коему стремился всеми помыслами своими и всеми силами души своей не один год? И чувство сие, рождающееся порою в самом грешном и чёрном сердце, конечно же, дано нам не без тайного и мудрого умысла. Только им Господь и померяет души наши, ибо в счастье лучше всего видно, каков он на самом деле есть человек, потому как его всегда с головою выдаст предмет его счастья.

Но вернёмся же к нашему герою, что катит нычне, пылающим от распирающих его чувств, по Петербургским улицам. Когда поутихнули первые приливы нахлынувшего на него восторга, Чичиков почувствовал вдруг проклюнувшееся в его сердце некое опасение. Причём опасение нешуточное и вполне соотносимое с величиною той суммы, что хоронилась в сей час у него под сидением. И в том, признаться, был свой резон.

«Не нужно бы засиживаться здесь, в Петербурге, а то, неровен час, напорешься на каких—нибудь мошенников, либо злодеев, — думал он, — а что, очень даже и возможно! Тут далеко ходить не надобно: тот же Коловратский наведёт. Даром, что ли, он все пытался всучить мне кредитив? Конечно же, нет! Ведь одну бумагу куда как сподручнее стянуть, нежели целый чемодан с ассигнациями! Принеприятнейший, надобно будет сказать, субъект! Давненько не видывал я подобной физиогномии. Глядит на тебя из—под стекла не мигая, точно рыба чёрным своим зраком и поди прознай, что там у него на уме! Да и те пятьдесят тысяч, что берут они якобы за миллионное дело, верно, говорены для одного только отводу глаз! Да на что им какие—то пятьдесят тысяч, ежели можно огресть сразу в двадцать раз более. Ах, я ворона, ворона! Поддался на таковую уловку! Простофиля, одно слово — простофиля!», — принялся стращать и корить себя Чичиков.

— Ну—ка, ты, — толкнул он в спину Селифана, — давай враз осади у тротуара, да погляди, не следует ли за нами какой экипаж!

Однако Селифан не спешил исполнять приказание своего барина, отвечая, что для сего и останавливаться нет нужды, потому как экипажей за их коляской следует цельная туча.

— На то она и проезжая часть, чтобы по ней экипажи следовали, — закончил он нравоучительным тоном, глянувши при этом на Чичикова из—за плеча.

— Слышь, ты, умник! Ты ежели не хочешь отведать сей же час розог, то выполняй лучше, что барин тебе велит, а не сказывай мне сказок о проезжей части, — осерчал Чичиков, снова пихнувши своего рассудительного возницу в бок, что тут же и возымело действие, потому что Селифан, выровнявши коляску у тротуара, так сильно осадил коней, что Павла Ивановича даже подбросило вверх вместе с поставленною на полозки коляскою.