В. Белов - НЕВОЗВРАТНЫЕ ГОДЫ

ПОЛИТЕХНИКА

ИЗДАТЕЛЬСТВО

Санкт-Петербург 2005

Заведующая редакцией E. В. Шарова

Редактор О. А. Рубинова.

Переплет художника А. А. Шмелевой

Корректор Т. Н. Гринчук.

Верстка Т. М. Каргапольцевой

В 1823 году во втором номере «Литературных листков» появилась удивительная миниатюра А. С. Пушкина. Она называется «Птичка» и состоит всего из восьми строк:

«Я стал доступен утешенью; За что на Бога мне роптать?» — хотелось мне поставить эпиграфом. Но А. С. Пушкина править нельзя, ставить вместо точки с запятой знак вопроса нельзя тоже! Уж лучше совсем без эпиграфа…

* * *

Первые, ещё не осмысленные впечатления, полученные в младенчестве и во время раннего детства, остаются главными на всю жизнь. Они определяют человеческую судьбу, ставят вешки слева и справа на всю последующую жизненную дорогу. Отрадно и неожиданно всплывают эти впечатления посреди жизненных бурь, нечаянно возникают в зрелые годы, указывая верное направление пути, вдохновляя на борьбу и убеждая человека не падать духом…Моим самым ранним воспоминаниям предшествует странное состояние, не имеющее названия. Моего «я» совсем тогда не существовало, я был окружён миром, отражённым самим в себе, а может быть, мир был мною, отражающим самоё себя. Так или иначе это ощущение, несмотря на его абстрактность, я испытал конкретно и чётко. Оно состояло из радости, спокойствия, блаженства, полной гармонии и ещё чего-то необъяснимого и прекрасного. Вероятно, всё это и было тогда моим подлинным полноправным течением времени. Да, всё так и было, я не проецирую в прошлое элементы моих теперешних состояний или изощрённой фантазии. Я был растворён в мире, хотя моё тельце уже качалось в скрипучей драночной колыбели.

Рождая дитя, мать испытывает боль, физические страдания. По логике, такую же боль должен вынести и рождающийся младенец. Разве ему не так же больно и трудно, как и его матери? Но мы никогда не говорим о страданиях и боли рождающихся. Может быть, они не испытывают боли потому, что ничего не знают о ней?

Счастливое состояние полной гармонии, единства со всем окружающим продолжалось и тогда, когда память запечатлела первый образ окружившего меня мира. Он объёмен, универсален этот образ. Он не дробился на отдельные зрительные, слуховые и прочие ощущения. Ничто не выделялось, не выпирало, не требовало особого к себе отношения. Надо ли говорить, что образ этот был неосознанным и что он также не имеет названия? Однако я твердо знаю и помню, что он был в реальности. Вероятно, уже тогда он начал потихоньку терять своё монолитное единство, цельность, отдавая мне свои крохотные осколочки… Память, создавая меня, бережно прибирала к рукам эти частицы. И чем быстрее она это делала, тем ярче, ощутимей, материальней становились отдельные частные детали окружающего мира, тем резче отделялся я от него, разрушая наше с миром единство. По-видимому, от этого он не становился беднее. Может быть, он даже обогащался за счёт моего постепенного отчуждения… (Не отсюда ли, не с тех ли первых попыток самоутверждения начинается всё то, что позже заставляет нас так жестоко страдать?) Но в младенчестве ещё далеко до страданий…

День и число моего появления в этом, спервоначалу прекрасном мире не запомнила даже мама Анфиса Ивановна. Она и следом за ней вся родня, все близкие простодушно забыли число и название дня. Запомнили только, что это рядовое, выдающееся лишь для меня событие произошло осенью 1932 года…

Теперь, когда до моего семидесятилетия остался один год, то бишь под конец жизни, я чётко осознаю трагичность каждой человеческой жизни. Для меня самоочевидна эта трагичность, независимо от жизненной продолжительности. Она (трагичность) проявляется уже во время рождения младенца, быть может, ещё ранее. (Одна лишь тайна зачатия предвосхищает эту трагичность, а неизбежность смерти усугубляет.) Рождение нового существа хотя бы из-за физических страданий матери и материнской радости есть уже великая драма! Как труден и как грозен этот акт — акт рождения! А сколько подобных событий, сколько опасностей поджидают мать и дитя впереди? Но драма (по законам жанра) вовсе не исключает восторгов и радостей как для матери, так и для вновь рождённого человека. Муки, испытанные во время родов двумя (матерью и дитятей), — позади. Сколько радости, сколько великой нежности к ребёнку возникает у матери и у веет окружающих, включая соседей [Представим теперь величину греховных мук матери, если она абортом губит живую душу или когда бросает дитя на произвол судьбы… Хотя подкидыши в крестьянстве были редки.]!