Фрэнсис Фицджеральд - Издержки хорошего воспитания

В характере Ардиты меня интересует смелость, которая померкнет вместе с красотой и юностью.

— Возьми меня с собой, — сказала она как-то раз поздним вечером, сидя рядом с ним под сенью раскидистых пальм; негры выгрузили из ялика свои музыкальные инструменты, и теплое дыхание ночи разносило вокруг причудливые звуки регтайма. — Я хочу появиться через десять лет баснословно богатой индианкой из касты браминов, — продолжала она.

Карлайл бросил на нее быстрый взгляд:

— А знаешь, такое вполне возможно.

Она рассмеялась:

— Это предложение руки и сердца? Супер! Ардита Фарнэм — невеста пирата. Девушку из высшего света похитил грабитель-музыкант.

— Ограбления банка не было.

— А что же было? Почему ты молчишь?

— Не хочу лишать тебя иллюзий.

— Я не питаю на твой счет никаких иллюзий, дружок.

— Речь идет о твоих иллюзиях на твой же собственный счет.

Она удивленно подняла глаза:

— На мой собственный счет?! Каким боком я связана с преступными деяниями?

— Скоро узнаем.

Потянувшись к нему, Ардита похлопала его по руке.

— Уважаемый мистер Кертис Карлайл, — тихо произнесла она, — вы, случаем, не влюбились?

— А какое это имеет значение?

— Большое. Потому что я, кажется, по уши.

Он иронически покосился на нее.

— И таким образом довела свой январский баланс до полудюжины, — предположил он. — А вдруг я поймаю тебя на слове и позову с собой в Индию?

— Может, и мне поймать тебя на слове?

Он пожал плечами:

— Пожениться можно и в Кальяо.

— А что ты мне можешь предложить? Не хочу тебя обидеть, но если тебя настигнут охотники за головами, рассчитывая на вознаграждение в двадцать тысяч долларов, что будет со мной?

— Я думал, ты ничего не боишься.

— Так и есть, но я не собираюсь доказывать это одному-единственному человеку ценой своей судьбы.

— Была бы ты из бедняков… Нищая девочка, мечтательно глядящая поверх забора фермы.

— Какая прелесть, да?

— Я бы мог тебя удивлять — открывал бы тебе глаза и радовался. Если бы у тебя хоть в чем-то была нужда! Неужели ты не понимаешь?

— Понимаю: как те девушки, которые глазеют на витрины ювелирных магазинов.

— Вот-вот, и мечтают получить вот те овальные платиновые часики, украшенные бриллиантами. Только ты бы решила, что это слишком дорого, и указала на что-нибудь попроще, из белого золота, долларов за сто. А я бы тогда возразил: «Дорого? Ничуть!» Мы с тобой зашли бы в этот магазин, и очень скоро у тебя на руке поблескивали бы платиновые часики.

— Какая прелесть и какое убожество — одним словом, здорово, правда? — промурлыкала Ардита.

— Вот и я о том же. Представляешь, как мы будем разъезжать по всему миру, сорить деньгами и ловить на себе благоговейные взгляды носильщиков, коридорных и официантов? Воистину блаженны богатые, ибо их есть царство небесное!

— Честное слово, я хочу, чтобы у нас все так и было.

— Я тебя люблю, Ардита, — нежно сказал он.

На мгновение детская непосредственность ее облика сменилась странно-серьезным выражением.

— Мне с тобой очень хорошо, — сказала она, — лучше, чем с любым другим мужчиной. Меня подкупают твои черты, твои темные, давно не стриженные волосы, твоя манера перемахивать через борт. Вообще говоря, Кертис Карлайл, мне нравится все, что ты делаешь, когда ведешь себя естественно. Я считаю, у тебя есть кураж, а ты знаешь, как много это для меня значит. Когда ты рядом, мне порой хочется тебя расцеловать без всякой причины и сказать, что ты — юный идеалист, начитавшийся сказок. Будь я чуть старше или чуть равнодушней, махнула бы с тобой. А так, пожалуй, вернусь обратно и выйду замуж… за другого.

За серебристым озерцом изгибались и дергались в лунном свете чернокожие фигуры — ни дать ни взять акробаты на разминке, после долгого перерыва дающие выплеск накопившейся энергии. Они маршировали гуськом, смыкались в концентрические круги, то запрокидывая голову, то склоняясь над своими инструментами, будто фавны над свирелями. А тромбон и саксофон непрерывным стоном выводили плавную мелодию, то мятежную и ликующую, то призрачно-жалобную, как танец смерти из сердца Конго.

— Пошли танцевать! — вскричала Ардита. — Не могу усидеть на месте, когда играет такой бесподобный джаз.

Взяв Ардиту за руку, он вывел ее на широкую песчаную полосу, которую луна озарила великолепным блеском. Как невесомые мотыльки, они поплыли в густом матовом свете, и под рыдания, восторги, сомнения и отчаяния фантастической симфонии последнее чувство реальности покинуло Ардиту: она отдала свое воображение на волю дурманящих тропических цветов и звездной бесконечности, закрыв при этом глаза, поскольку чувствовала, что иначе увидит себя танцующей с призраком в краю, нарисованном ее фантазией.