Перикл Ставров - На взмахе крыла

На шоссе, с той стороны, куда были устремлены все взоры, появилась белая точка. Она разрасталась, и мы увидели короткие штанишки и белую рубашку толстяка, который бежал, хватая как рыба недостающий воздух. Пот струйками стекал по багровым щекам. Толстяк задыхался от сердцебиения и восторга.

— Они идут, идут, и я первый пожимал им руки…

Легкий дымок поднимался у горизонта. Нарастал тяжелый и непонятный гул. Танки следовали один за другим, неумолимые как судьба. На высоте неестественно вознесенной

стальной башенки торчал застывший в неподвижности человек. Танков было много, они подавляли нас непрерывным натиском.

— Что, если они повернут на нас, — сказал худой человек.

— Боже мой, как ты глуп, — повторила женщина.

— Бай, бай, — кричали детишки, протягивая худые руки.

— Вчера одного задавили такого…

— Смотрите, с нее срывают платок, — дернул меня за рукав Дюбуа, и я увидел черные засверкавшие злобой глаза и плотно сжатые губы.

Женщина опиралась на велосипед, сорванный с нее платок висел на спине, голова ее была наголо острижена, на затылке торчали уцелевшие клочки волос. Она была похожа

на взбешенного шута в юбке. Медленно она отводила в сторону свой велосипед, и толпа расступалась под ее злобным взглядом.

— У, у, у… — гудело в рядах.

Женщина удалялась по боковой дорожке, яростно нажимая на педаль. Черная собака, подпрыгивая, едва поспевала за нею.

— Выпить бы, что ли, — сказал худой человек, и нам захотелось пить.

Мы пили белое мутноватое вино с легкой пеной, вино освобождения. В бистро было много народу. Над деревянными столиками кружились мухи, спасаясь сюда от ветра.

— Ничего бы не узнали, если б не эта история на «Чортовом спуске»…

— А надо бы знать, я всегда прохожу это место, — сказал кривоногий почтальон. — Впрочем, Жинет хорошая девушка и всегда вела себя примерно…

— Что это за история на Чортовом спуске? — спросил Ноль.

— Это наши деревенские дела…

— Мосье тоже наш, он скрывался у Жана-садовника. Я ведь плевал на бошей и все время носил ему письма, не правда ли, мосье?

Грохот на улице затихал. Входили новые посетители, у стойки становилось тесно. Деревенский сторож, с сегодняшнего утра объявивший себя резистантом, поправлял не в меру тяжелый револьвер на отвисшем поясе.

— На Чортовом спуске надо уметь ездить, вы понимаете, мосье, — спуск, стена и крутой поворот… А фриц садился, видно, первый раз на велосипед.

— Они захватили мой велосипед, сволочи…

— Ищи ветра в поле, — вставил хозяин заведения.

— Ему было восемнадцать лет…

— Их всех надо вздернуть, и старых и молодых, — сказал худой человек.

— Ты просто глуп! — крикнула женщина.

— Он ударился лбом и грудью, а велосипед отлетел как ракета, я сам это видел… Кровь лилась из него, как из недорезанного теленка…

— Эти белоголовые дураки не позволили дать ему даже воды… боялись отравы. Ведь мы не звери, чорт возьми, мы не звери…

— Все равно его дело было кончено, — отозвались за столиком.

— Никак нельзя было догадаться, что Жинет из фрицевых невест, никогда мы не видели ее с бошами.

— Он лазил к ней через окно, — сказал худой человек.

— А ты откуда знаешь? — спросила женщина.

— Она тотчас же прибежала, словно почуяла. Она выла, дергала его за плечи… вся вымазалась в его крови… не очень хорошо было на это смотреть. Боши не трогали ее, а мамаша не сразу ее оттащила…

— И все-таки их всех надо оголить, — сказал сторож, поправив пояс. — Вот мы еще не добрались до Моники…

Он не успел закончить, когда мы повернулись к двери. На пороге стояла сухая старуха, вся в черном. Никто не сказал ни слова. Поль не допил своего вина.

— Ты? ты? — наступала старуха на «резистанта».

Мне было душно, у меня вдруг разболелась голова. Мы вышли на опустевшую улицу.

За нашей спиной истерически кричала женщина.

— Нас с тобой боши расстреляли бы без всякой жалости, — сказал Поль, чтобы меня утешить.

Juan-les-Pins, 1947. «Новоселье», Нью-Йорк, 1947, № 36-37

«Колючая проволока» была в тридцати шагах. Собственно говоря, никакой проволоки не было, узкая, пробивающаяся сквозь мелкую поросль, тропинка уходила в лес.

О «проволоке» Жираль думал ранним утром в скрипучем вагоне медленно ползущего поезда, разглядывая сквозь пыльные окна нехитрый, плоский пейзаж.

По тропинке шагал немецкий часовой, то бодро и решительно, то в скучном раздумьи, будто не осмеливаясь остановиться, отдохнуть, прислонившись к ближайшему дереву. С первого взгляда, на этом маленьком, забытом полустанке охранять ему было нечего.