Синклер Льюис - Гидеон Плениш

Наступил день выпуска, и оба они уже облачились в свои докторские мантии, мрачные, почти монашеские и очень парадные. Но вся торжественность была нарушена неожиданным происшествием.

Рыжий котенок младшей внучки Булла забрался на дерево, а слезть у него не хватало смелости. Поднялся переполох. Ректор в развевающейся мантии пытался концом бамбуковой удочки подтолкнуть котенка и заставить его спуститься пониже. Все четверо внучат с визгом прыгали вокруг дерева; обе дочери ректора и Текла Шаум со своего крыльца, добродушно улыбаясь, наблюдали эту картину, а из окон второго этажа миссис Булл и молоденькая горничная-негритянка отпускали шутливые эамечания. Доктор Плениш взволнованно помогал советами ректору Буллу, который по-прежнему напоминал лощеного, кудрявого актера, но теперь это был очень старый актер, добрый и снисходительный. С озера тянуло свежим ветерком, и крошечные волны, пробравшись между сухими камышами, набегали на берег.

Внезапно доктор Плениш ощутил острую тоску по этому самому месту, где он сейчас находился; внезапно ему стала невыносима даже мысль о возвращении в огромный город, где каждый час рождал чувство никчемности и каждый год приносил новые поражения.

Текла крикнула:

— Вот вам корзинка! Положите в нее кусок рыбы и привяжите к палке — котенок и сползет в нее!

Дети плясали и хлопали в ладоши, глядя, как корзина поднимается к котенку, но тот понюхал ее, скорчил гримасу и, отвернувшись, стал внимательно разглядывать листья на дереве.

— Но это очень серьезно! — воскликнул доктор Плениш.

— Чрезвычайно серьезно. Заседание может подождать. — согласился с ним ректор.

На горизонте возник сосед-фермер. Он нес на плече длинную лестницу и еще издали кричал:

— Умные-то вы умные, а смекалки у вас нет. Хорошо, что я не учился в колледже. Ну-ка, где эта самая кошка?

— Правильно, — одобрили оба доктора.

Когда фермер полез на лестницу, котенок сердито зашипел, а дети запели: «Где эта кошка; поищи немножко, посади в лукошко!»

Потом Гекла сказала помолодевшему Гидеону:

— Вот теперь вы молодец. Это первый раз, что я вас вижу естественным, ненапряженным. Нет, видно, сердцем вы по-прежнему здесь, в нашей глуши.

Он смущенно посмотрел на нее, тоскуя по ней даже сейчас, когда стоял с нею рядом. Ему показалось, что Текла в пятьдесят четыре года, с седой головой, моложе и жизнерадостнее, чем Пиони, которой нет еще и сорока.

И только тут он вспомнил и спросил о докторе Эдит Минтон, когда-то блиставшей такой холодной красотой. Оказалось, что она уже семь лет как умерла. Где-то здесь поблизости она лежала в земле совсем одна.

Ему хотелось отменить свое старательно подготовленное выступление. Он видел студентов в военной форме, видел студенток с папиросками, в носочках и чувствовал, что этот храм науки утерял свою былую чопорность, но зато непомерно обогатился здравым смыслом. Шальные выходки Бурливой Молодежи двадцатых годов были всего лишь рисовкой — прилично вести себя считалось тогда неприличным. Нынешняя молодежь, казалось ему, так занята, что у нее нет — или почти нет — времени рисоваться.

Не без внутренней дрожи он думал, как поднимется с места и торжественно предложит аудитории — этой шайке востроглазых интеллектуальных разбойников — вглядеться в нечто совершенно новое, именуемое Демократией.

Ему уже приходилось замечать в других колледжах, что молодежь утратила почтение к громким фразам, но по-настоящему он понял это только сейчас, когда возвратился домой; и хотя его слушала тысяча с лишним студентов, он не мог заставить себя разглагольствовать больше двадцати минут. С начала до конца его торжественной речи ему, точно звон в ушах, не давал покоя вопрос: «Может, мне не поучать их надо насчет свободы и мужества, а самому у них поучиться?»

Обычный апломб отчасти вернулся к нему только вечером, когда в кругу старых знакомых, собравшихся у ректора, его стали почтительно-довольно почтительно — расспрашивать о личной жизни, симпатиях и антипатиях таких Великих Людей, как губернатор Близзард, сенатор Балтитьюд, Майло Сэмфайр и в первую очередь оглушительная, радиогеничная Уинифрид Мардук Хомуорд.

— Прекрасные, благородные люди, — вздохнул он, — а между тем вы не поверите, как часто меня тянет от них сюда, в этот тихий академический мирок.

— Это потому, что вы давно у нас не были. Вы забываете, что мы здесь тоже по мере сил выпускаем немало шарлатанов, — сказал старик Икинс, заслуженный профессор в отставке.