Крошка Чендлер дал сильно разбавить свой виски.
– Пользы ты своей, юноша, не знаешь, – сказал Игнатий Галлахер. – Я чистый пью.
– Я обычно пью очень мало, – скромно сказал Крошка Чендлер. – Изредка маленькую или две, когда встретишься с кем-нибудь из старой компании; вот и все.
– Ну, – весело сказал Игнатий Галлахер, – выпьем за нас, за старые времена и за старую дружбу.
Они чокнулись и выпили.
– Я сегодня видел кое-кого из старой шатии, – сказал Игнатий Галлахер. – О'Хара что-то мне не понравился. Что он делает?
– Ничего, – сказал Крошка Чендлер. – Он совсем опустился.
– Хогэн как будто хорошо пристроился?
– Да, он служит в Земельном комитете [4].
– Я как-то встретил его в Лондоне, он, по-видимому, процветает... Бедный О'Хара! Спился, вероятно?
– Не только, – сухо сказал Крошка Чендлер.
Игнатий Галлахер засмеялся.
– Томми, – сказал он, – ты ни на йоту не изменился. Ты все тот же серьезный юноша, который, бывало, читал мне нотации каждое воскресное утро, пока я валялся с головной болью и обложенным языком. Тебе бы надо немного пошататься по свету. Неужели ты ни разу никуда не ездил?
– Я был на острове Мэн, – сказал Крошка Чендлер.
Игнатий Галлахер засмеялся.
– Остров Мэн! – сказал он. – Поезжай в Лондон или в Париж, лучше в Париж. Это пойдет тебе на пользу.
– Ты был в Париже?
– Еще бы! Я там повеселился на славу.
– А Париж правда такой красивый, как говорят? – спросил Крошка Чендлер.
Он отпил из своего стакана, а Игнатий Галлахер залпом осушил свой до дна.
– Красивый? – сказал Игнатий Галлахер медленно, смакуя букет своего виски. – Не такой уж он красивый, понимаешь. Нет, конечно, красивый. Но главное – это тамошняя жизнь, вот что. Нет города, равного Парижу по веселью, шуму, развлечениям...
Крошка Чендлер допил свой стакан и не без труда поймал взгляд бармена. Он заказал еще виски.
– Я был в Мулен-Руж, – продолжал Игнатий Галлахер, когда бармен убрал стаканы, – и я побывал во всех кафе Латинского квартала. Ну уж, доложу я тебе! Не для таких божьих коровок, как ты.
Крошка Чендлер молчал; бармен скоро вернулся с двумя стаканами; тогда он дотронулся своим стаканом до стакана своего друга и повторил его тост. Он начинал испытывать легкое разочарование. Тон Галлахера и его манера выражаться не нравились ему. Было что-то вульгарное в его друге, чего он раньше не замечал. Но возможно, что это просто оттого, что он живет в Лондоне, среди газетной толчеи и грызни. Прежнее обаяние чувствовалось под новой, развязной манерой держаться. И как-никак Галлахер пожил, он повидал свет. Крошка Чендлер с завистью посмотрел на своего друга.
– В Париже всем весело, – сказал Игнатий Галлахер. – Там умеют наслаждаться жизнью, и что же, скажешь, это нехорошо? Если хочешь пожить по-настоящему, надо ехать в Париж. И знаешь, парижане прекрасно относятся к ирландцам. Когда они узнали, что я ирландец, они меня чуть не задушили, да, да.
Крошка Чендлер вновь отпил из своего стакана.
– Скажи-ка, – начал он, – Париж в самом деле такой безнравственный город, как о нем говорят?
Игнатий Галлахер величественно поднял правую руку.
– Все города безнравственны, – сказал он. – Конечно, в Париже можно увидеть довольно пикантные вещи. Вот, например, на студенческих танцульках. Есть на что посмотреть, когда курочки разойдутся. Ты, надеюсь, понимаешь, о ком я говорю?
– Я слышал о них, – сказал Крошка Чендлер.
Игнатий Галлахер допил свой виски и покачал головой.
– Да, – сказал он, – что ни говори, а нет другой такой женщины, как парижанка, – по остроумию, по шику.
– Значит, это безнравственный город, – сказал Крошка Чендлер с робкой настойчивостью, – я хочу сказать, по сравнению с Лондоном или с Дублином.
– Лондон! – сказал Игнатий Галлахер. – Никакого сравнения. Спроси Хогэна, дорогой мой. Я немножко просветил его по части Лондона, когда он приезжал. Он открыл бы тебе глаза... Послушай, Томми, что ты все прихлебываешь, это тебе не пунш, пей сразу.
– Нет, право...
– Да брось, ничего с тобой не сделается. Что закажем? Опять того же?
– Ну... давай.
– Francois, еще по стаканчику... Закурим, Томми. – Игнатий Галлахер вытащил портсигар. Оба друга закурили и молча пыхтели сигарами, пока им не подали виски.
– Я скажу тебе свое мнение, – сказал Игнатий Галлахер, вынырнув, наконец, из облака дыма, за которым он скрывался, – мы живем в странном мире. Где уж тут нравственность. Я слыхал о таких случаях, да что я говорю – слыхал, я знаю о таких... случаях...
Читать дальше