Джозеф Конрад - Каприз Олмэйра

— Я только раб господина моего, — бормотал Бабалачи, словно раздумывая, отвечать на вопрос или нет. Потом вдруг, как бы решившись на безграничную откровенность, он сообщал Абдулле о какой-нибудь сделке на рис, причем с необычайной таинственностыо шептал такие, например, слова: «Султан купил сто больших мешков — целых сто, туан!»

Несмотря на то, что Абдулла был твердо уверен в существовании гораздо более крупных сделок, он принимал подобные сообщения со всеми признаками почтительного изумления. Потом собеседники расходились в разные стороны, причем араб в душе проклинал хитрую собаку; а Бабалачи брел своей дорогой но пыльной тропинке, раскачиваясь, выставляя вперед подбородок с редкими седыми волосами, и был удивительно похож на любопытного козла, отправившегося в какую-нибудь злонамеренную экспедицию.

Внимательные глаза следили за каждым его шагом. Завидев его издалека, Джим-Энг стряхивал с себя отупение, присущее закоренелому курильщику опия, ковылял на середину дороги, чтобы встретить эту важную особу и приветствовать ее радушным приглашением. Но скромность Бабалачи была неуязвима даже для соединенной атаки дружеских излияний и крепкого джина, щедро подносимого гостеприимным китайцем. В конце концов Джим-Энгу приходилось признавать себя побежденным, и он оставался один на один с пустой бутылкой, ничего не узнав и печально глядя вслед удаляющемуся самбирскому сановнику, а тот, спотыкаясь и пошатываясь, брел своей дорогой, неизменно приводившей его на усадьбу Олмэйра.

С тех пор как Дэйну Маруле удалось устроить примирение между его белым другом и раджой, кривой дипломат снова сделался частым гостем в доме у голландца. К большому неудовольствию Олмэйра, Бабалачи можно было встретить там во всякое время; то он рассеянно прохаживался по веранде, то прятался где-нибудь в коридоре, то выскакивал из-за угла в самом неожиданном месте. Притом он всегда готов был завести конфиденциальную беседу с миссис Олмэйр. Он сильно побаивался самого хозяина дома, словно опасался, как бы затаенные чувства белолицего человека не проявились вдруг неожиданным тумаком. Зато кухонный навес сделался его любимым местопребыванием. Он часами просиживал на корточках среди хлопотливых женщин, положив подбородок на колени и охватив их тощими руками; одинокий глаз его беспокойно перебегал с предмета на предмет, и весь он являл собой воплощение бдительного уродства. Олмэйр не раз собирался пожаловаться Jla- камбе на чрезмерную назойливость его премьер-министра, но Дэйн отговаривал его.

— Слова нельзя сказать, чтобы он не подслушал, — ворчал Олмэйр.

— Тогда приезжай разговаривать ко мне на корабль, — возражал Дэйн со спокойной улыбкой. — А сюда его непременно надо пускать. Лакамба думает, что ему многое известно. Может быть, султан боится, как бы я не сбежал. Пусть уж лучше одноглазый крокодил греется на солнышке у тебя в усадьбе, туан.

И Олмэйр поневоле соглашался, хоть и грозил, что разделается с негодяем по-своему; он злобно впивался глазами в престарелого сановника, а тот как ни в чем не бывало, со спокойным упорством продолжал сидеть у его семейного котла, где варился рис.

Возбуждение в Самбире наконец замерло.

Обитатели привыкли к постоянным сношениям между домом Олмэйра и бригом, пришвартованным к противоположному берегу, а рассуждения и догадки о том, что означает лихорадочная деятельность работников Олмэйра, чинивших старые челноки, перестали отвлекать самбирских кумушек от исполнения домашних обязанностей.

Даже обманутый в своих ожиданиях Джим-Энг перестал утруждать свой затуманенный мозг коммерческими тайнами и с помощью своей трубки вновь вернулся к состоянию тупого блаженства. Бабалачи спокойно мог проходить мимо его дома, не опасаясь приглашений китайца: тот даже и не смотрел на нею.

Вот почему в этот знойный день, когда опустевшая река вся искрилась под отвесными лучами солнца, самбирский сановник мог не опасаться, что его остановят любознательные друзья, спокойно вытащил свой маленький челнок из чащи кустарников, куда он всегда прятал его на время своих посещений дома Олмэйра. Бабалачи ipe6 медленно и вяло, съежившись на дне лодки, стараясь укрыться под своей необъятной шляпой от палящего зноя, отражаемого разгоряченной водой. Ему не зачем было спешить: повелитель его Лакамба наверное отдыхал в эту пору дня. Он успеет перебраться через реку и приветствовать его при пробуждении важными вестями. Останется Лакамба доволен ими или нет? Застучит ли он гневно по полу посохом из черного дерева, пугая раба своего бурным потоком бессвязных восклицаний, или присядет на корточки с добродушной улыбкой и примется обильно отхаркиваться в медную плевательницу, слегка потирая себе живот руками и издавая тихое одобрительное бормотание? Так размышлял Бабалачи, а сам ловко работал веслом, направляясь к участку раджи, ограда которого виднелась сквозь густую прибрежную чащу леса как раз напротив бунгало Олмэйра.