Жан де Лафонтен - Любовь Психеи и Купидона

— Попробуем, — сказал Акант. — Вопрос стоит того, и может навести нас на мысли, заслуживающие внимания. Но так как это, пожалуй, потребует больше времени, чем то, каким мы располагаем, я предложил бы держаться самого главного, а уже потом, чтобы не уклоняться от первоначальной цели нашей встречи здесь, перейти к выработке нашего суждения о произведении Полифила. Но решим сначала, кто первый выскажет свое мнение о нем. Так как Геласт — главный критик, справедливость требует, чтобы первое слово было предоставлено ему. Однако если он этого не желает, готов начать я.

— Нет, нет, — заявил Геласт, — я вовсе не прошу для себя какой-нибудь привилегии. Вы не так уже сильны, чтобы предоставлять своему противнику преимущество. Итак, раз силы равны, я утверждаю, что наиболее здравая часть человечества всегда отдает комедии предпочтение перед трагедией. Как! Я сказал — наиболее здравая часть человечества? Да нет же — все человечество! А ну-ка, скажите мне: к чему склоняется нынче всеобщий вкус? Двор, дамы, кавалеры, люди науки, народ — все тянутся к комедии. У всех одно удовольствие — комедия. Вот почему словом «комедия» у нас пользуются для обозначения всех без различия театральных представлений. У нас говорят «комедианты» или «пойдем в комедию», но никогда не говорят «трагики» или «пойдем в трагедию».

— Вам, конечно, известна лучше, чем мне, истинная причина этого, — заметил Арист. — Еще Аристотель указывал, что название «комедия» происходит от греческого слова, означающего «село». Так как доказательства этого заняли бы слишком много времени и каждому из нас, находящихся здесь, хорошо известны, я их опущу и остановлюсь только на том, что вы сказали. Так как слово «комедия» употребляется расширительно в применении ко всем родам драматического искусства, то можно сказать, что «комедия» предпочтительнее «трагедии». Логичный вывод, не правда ли? Но он указывает лишь на то, что «комедия» привычнее для нас. А раз она привычнее для нас, значит, она меньше затрагивает наш ум.

— Теперь моя очередь заключить: брильянт более привычен для нас, чем некоторые другие камни; следовательно, он слабее действует на наши глаза! Эх, мой друг! Разве вы не замечаете, что людям никогда не надоедает смеяться? Может надоесть игра, пиры, дамы, но смех — никогда! Слышали ли вы, чтобы кто-нибудь сказал: «Вот уже целую неделю, как мы смеемся. Давайте, поплачем сегодня».

— Вы все время отклоняетесь от нашей темы и приводите настолько банальные доводы, что мне стыдно за вас, — вставил Арист.

— Полюбуйтесь на этого придирчивого человека! — продолжал Геласт. — Что ж, раз вы желаете, чтобы я обсуждал комедию и смех на манер платонического философа, я согласен. Но сделайте милость — выслушайте меня. Мы больше всего ценим то удовольствие, которое больше всего соответствует нашей природе, ибо наслаждаться им — значит обретать самого себя. Но существует ли в мире вещь более подходящая нам, чем смех? Он не менее свойствен человеку, нежели разум; более того, он свойствен исключительно ему: вы не найдете животного, умеющего смеяться, хоть встречаете животных, умеющих плакать. А ну-ка, при — всей вашей чувствительности, попробуйте ронять слезы столь же крупные, как слезы умирающего оленя или слезы коня несчастного принца, чьи похороны описаны в XI песне «Энеиды» [39] «В XI песне „Энеиды“» — в одиннадцатой песне «Энеиды» Вергилия (I в. до н. э.) повествуется о гибели италийского героя Палланта в единоборстве с Турном, царем рутулов и соперником Энея. . Согласитесь пока хоть с этим, а затем я предоставлю вам плакать сколько душе угодно. Вы составите компанию коню несчастного Паллапта, я же буду смеяться вместе со всеми людьми.

Вывод Геласта рассмешил трех его друзей, в том числе и Ариста, после чего последний заявил:

— Я оспариваю оба ваши положения, — второе в такой же степени, как и первое. Какого бы мнения ни придерживалась доныне школьная наука, утверждая, что смех есть исключительная способность человека, я не согласен с этим. Как можно, не зная языка животных, утверждать, что они не способны смеяться? Я считаю, что им доступны все наши чувства. Разница между ними и нами лишь в силе этих чувств и в способе их выражения. Что же касается вашего первого утверждения, то сначала надо еще доказать, что мы всегда должны стремиться к самым обычным удовольствиям, которые у нас всегда под рукой, а во-вторых, — что в обладании вещью слишком обычной, может быть, и нет никакого наслаждения. Отсюда и получается, что у Платона любовь есть дитя бедности [40] «У Платона любовь есть дитя бедности» — намек на притчу из диалога Платона «Пир», где от Бедности и Пира, бога изобилия, рождается Любовь. , то есть, что мы пылко влечемся лишь к вещам, которых нам недостает и в которых мы остро нуждаемся. Потому-то смех, который, по вашим словам, столь для нас привычен, на сцене доставляет удовольствие лакеям и простонародью, а слезы — людям порядочным.