Артур Дойл: Крепостная певица

В самый разгар феерической, головокружительной карьеры на Анелю обрушилось новое, сокрушительное несчастье. После приезда в Вену здоровье Терезины начало быстро ухудшаться. Не прошло и полугода с момента воцарения новой оперной звезды на музыкальном троне, как Терезина тихо отошла в мир иной, оставив все немалое состояние своей подруге и ученице.

Опять Анелька осталась одна на свете. Несмотря на громкую славу и преимущества ее положения, прежнее чувство тоскливой заброшенности овладело девушкой с новой силой. Тяжкая потеря подорвала ее здоровье и заставила отказаться от публичных выступлений. Пение причиняло ей физические страдания. Постепенно она сделалась равнодушной ко всему, что ее окружало. Единственным утешением стала для нее помощь бедным и обездоленным, причем особую щедрость Анеля проявляла в отношении молодых девушек, главным образом, сироток-бесприданниц. Она по-прежнему сохраняла в душе страстную любовь к родимой стороне и если выбиралась в свет, то только для того, чтобы встретиться с земляками, а когда случалось запеть, пела она исключительно по-польски.

Прошел год со дня смерти синьоры Терезины. Граф Силко, богатый польский вельможа, приехавший в Вену, пригласил Анелю на прием. Отказать графу и его супруге, всегда относившимся к ней с большим участием, не было никакой возможности. Анеля отправилась в гости. Роскошные залы салона заполняла самая модная и аристократическая публика австрийской столицы, но когда было объявлено о прибытии синьоры Джованны, это вызвало всеобщее волнение. С отсутствующим видом проследовала она по проходу, образованному двумя рядами собравшихся ценителей ее таланта к самому почетному месту рядом с хозяйкой дома. Примадонна была невероятно бледна.

Спустя некоторое время граф Силко пригласил Анелю за фортепиано. Она уселась за инструмент и, не решив еще, что будет петь, окинула взглядом аудиторию. На окружающих ее лицах читалось открытое восхищение, вдвойне приятное тем, что оно было следствием долгого и упорного труда певицы, ибо никто не стал бы восторгаться самым ценным природным даром Анели — ее голосом, не приложи она столько усилий для его развития и шлифовки. Щеки ее разрумянились, в глазах засияла законная гордость за свое мастерство, пальцы уверенно взяли первые аккорды, и из груди певицы, кажущейся такой слабой и хрупкой, полилась трогательная польская мелодия. Жалобно и напевно, но вместе с тем чисто и мощно звучала она, заставляя быстрее биться сердца слушателей и вызывая у многих на глазах слезы.

Песня кончилась, но никто не решался первым нарушить зачарованное молчание. Джованна в изнеможении откинулась на спинку кресла и опустила очи долу. Когда она вновь подняла их, то заметила устремленный на нее взгляд какого-то господина. Он смотрел на нее, не отрывая глаз и так пристально, будто все еще прислушивался к отголоскам звучащей где-то внутри него мелодии. Хозяин дома, чтобы сгладить бестактное поведение гостя, взял его под руку и подвел к Джованне.

— Позвольте представить вам, синьора, — сказал он, — моего земляка графа Леона Рожинского.

Девушка задрожала и едва нашла в себе силы молча ответить на поклон, но так и не решилась поднять глаза и посмотреть ему в лицо. Вскоре она покинула салон, сославшись на недомогание, что никого не удивило: настолько певица была бледна.

На следующее утро слуга Джованны доложил о визите господ Силко и Рожинского. На губах девушки появилась странная улыбка, и когда гости вошли в гостиную, она приняла их с холодной учтивостью, ничем не выказав свое прежнее знакомство с Леоном. Обуздав душевное волнение, она смогла изобразить полное безразличие, чего нельзя было сказать о графе Рожинском. Хотя тот и не узнал Анельку, но вел себя так, словно все время мучительно пытался вспомнить что-то очень важное, связанное с ней. Визит обоих графов объяснялся простой данью вежливости и был связан с ее вчерашним недомоганием, но в конце его, перед тем, как откланяться, Леон испросил у хозяйки разрешения навестить ее снова.

Где его жена? Почему он ни словом не упомянул о ней? Эти два вопроса Джованна ежеминутно задавала себе все время после ухода гостей.

Несколько дней спустя граф Леон вновь посетил Джо-ванну. Он выглядел печальным и задумчивым. Молодому человеку удалось уговорить Анелю исполнить одну из любимых ею польских песенок, которым, по ее словам, она научилась в детстве от старой нянюшки. Когда отзвучала песня, Рожинский, не в состоянии больше сдерживать овладевшее им еще при первой встрече чувство, пылко схватил Анелю за руку и воскликнул: