Артур Дойл: Тайна замка Свэйлклифф

— Сколько же разбитых сердец он здесь после себя оставил? — осведомился я язвительно.

Роз еще ниже склонилась над шитьем, с видимым усилием набрала в легкие воздуха и тихо, но гордо ответила:

— Мое сердце, во всяком случае, им не разбито.

«Оно-то, конечно, цело — если вообще существует», — подумал я, все более раздражаясь от ее непробиваемого самодовольства.

— Нет, я повстречал не Мика. Этот человек гораздо достойнее, пусть и побывал в арестантской робе; но, имей он неосторожность здесь показаться, то сошел бы за прокаженного.

Вот тут я попал в самую точку. Роз выронила шитье и побелела. Губы ее так и не посмели вымолвить его имени.

— Он… на свободе? — спросила она наконец, тщетно пытаясь сдержать волнение.

— Да, и отбыл уже в Америку, — ответил я. — Пусть же Сам Господь Бог протянет там ему руку дружбы!

Ее карие глаза лани смотрели на меня очень внимательно.

— Как он выглядел?

— Очень плохо, — ответил я. — Боюсь, Джем — из тех, кто, раз преступив закон, предпочитают по ту сторону его и остаться. Что ж, по крайней мере там, куда он держит путь, первый встречный не станет указывать на него пальцем.

— Как бы мне хотелось увидеть его, — прошептала она, будто размышляя вслух.

— Вам? Это было бы слишком жестоко. Зачем напоминать лишний раз человеку, кому он обязан своим паденьем?

Роз зарделась от возмущения.

— Вы говорите со мной так, словно я во всем виновата!

— Полагаю, так оно и есть, — заявил я без обиняков. — Вы позволили Джему ухаживать за собой, делая вид, будто вам это нравится. Но скажите, разве у него не было причин для ревности? Неужели он сам их выдумал?

— Я совсем забыла о том, какой у него необузданный нрав, — печально молвила Роз. — До сих пор не могу поверить в то, что произошло. Рядом со мной он всегда был так мягок. Кроме того, я не была связана с ним каким-либо обещанием, и выслушать Мика имела полное право — почему бы нет?

— Правом этим, конечно, вы воспользовались.

— Возможно и так, — честно призналась Роз. — Он из тех, кто способен заставить тебя поверить во что угодно. И кто легко раздает обещания ради того лишь, чтобы их тут же нарушить. Обещания эти погубили тут многих. И хотя мне Мик не сделал дурного, я заявила, что между нами все кончено. Тогда-то он и произнес слова, которые…

— Едва не стоили ему жизни, — закончил я за нее. — Конечно, он был нетрезв. А такого, как он, если уж заведешь, то не остановишь.

— С тех пор я не обмолвилась с Миком ни словом, — произнесла Роз, как бы оправдываясь.

«Все это, дорогая моя, очень мило, но этим дела теперь не поправишь», — заметил я про себя. Потом не сдержался и вслух добавил:

— Вряд ли это известие утешит Джемми Кинга, где бы он ни был сейчас — в тюрьме, или на корабле, среди незнакомых людей.

И тут Роз, к моему удивлению, расплакалась. Я понял, что проповеди моей пришел конец.

— Не плачьте, — пробормотал я, чувствуя себя совершенно беспомощным.

— Я не считаю, что во всем виновата, — снова заговорила она. — Хотя, конечно, не будь меня, Джема никогда не постигла бы такая участь. Сама мысль об этом для меня сейчас невыносима. Я все сделала бы, чтобы хоть как-то ему помочь, хоть что-то поправить!

— Неужели? Даже вышли бы за него замуж? — спросил я, не пытаясь скрыть любопытства.

— Вышла бы. — Роз опустила ладони и приоткрыла лицо. Голос ее зазвучал теперь твердо и убедительно. — Но вы же знаете, это невозможно. Отец скорее увидит меня мертвой, чем согласится на брак с Джемом.

— Да, верно.

В ту же секунду, будто в подтверждение прозвучавших слов, передо мной вырос коренастый кузнец в гетрах и фартуке, типичный представитель сельского сообщества — упрямого, ограниченного, по-своему добродушного. В юности Эванс был популярным проповедником, но собственной паствы в Эверсфолде собрать не сумел и вскоре стал посещать церковь наравне с остальными. Мы вышли на крыльцо и некоторое время сидели, наблюдая за тем, как весь сельский приход в лице полудюжины крестьян расходится по домам после вечерней службы.

— Неужто это Джо Мерфи?! — воскликнул я при виде человека со взъерошенными волосами и странным выражением лица, лихо сбежавшего по ступенькам. На нем была поношенная ряса, извлеченная, очевидно, из гардероба священника. — И он церковь стал посещать? Ну, это уже ни в какие ворота не лезет.

— Серьезным стал человеком: органные мехи раздувает, — торжественно сообщил Эванс.

Прежде Джо жил как в тумане, предаваясь, в основном, двум утехам: браконьерству (об этом мы только догадывались) и джину (о чем все знали наверняка). В силу некоторых особенностей интеллекта (не совладавшего, очевидно, с последствиями второй привычки) ему прощали все эти безобразия, считая любую проделку для этого безобидного сельского шута совершенно естественной.