Эмиль Золя - Собрание сочинений. Т.23. Из сборника «Новые сказки Нинон». Рассказы и очерки разных лет. Наследники Рабурдена

— Наис постарела и очень подурнела, — продолжал г-н Ростан. — Я не узнал ее. Диву даешься, как эти девушки, выросшие на берегу моря, быстро увядают. А ведь Наис была очень хороша.

— Да, линючий товар! — отозвался Фредерик, неторопливо доедая котлетку.

Перевод Г. Гольдберг

Вот уже неделя, как мой отец, г-н де Вожлад, разрешил мне уехать из Бокэ, старого, унылого поместья в Нижней Нормандии, где я родился. У отца моего странные понятия о современности: он отстал от жизни, но крайней мере, на полвека. Наконец-то я все-таки в Париже, почти еще мне не знакомом, — ведь я был здесь всего два раза, да и то проездом. К счастью, я не такой уж провинциал. Мой однокашник по канскому лицею, Феликс Бюден, с которым я на днях здесь виделся, уверяет, что у меня совершенно неотразимая внешность и что парижанки будут от меня без ума. Его слова меня рассмешили. Но после ухода Феликса я поймал себя на том, что стою перед зеркалом и разглядываю свое отражение: приоткрыв в самодовольной улыбке белые зубы, на меня смотрел черноглазый молодой человек пяти с половиной футов роста. Пожав плечами, я отошел от зеркала: я ведь не фатоват.

Вчера я впервые провел вечер в одном из парижских салонов. Меня пригласила графиня П., которая с какой-то стороны приходится мне тетушкой. В эту субботу она давала свой последний в зимнем сезоне званый обед. Графине хотелось представить меня некоему г-ну Нежону, депутату от нашего Гоммервильского округа; совсем недавно его назначили товарищем министра, и поговаривают, что он вот-вот станет министром. Тетя гораздо терпимее моего отца; она мне прямо заявила, что молодой человек моих лет обязан служить своей стране, пусть даже и республике. И вот теперь она хочет меня пристроить.

— А переубедить твоего отца, старого упрямца, это уж я беру на себя, не беспокойся, милый Жорж, — сказала она.

Ровно в семь часов я был у графини. Но в Париже, по-видимому, обедают поздно; гости прибывали по одному; в половине восьмого съехались еще не все. Графиня с огорчением сообщила мне, что г-на Нежона на обеде не будет: какие-то парламентские осложнения задерживают его в Версале. Однако она не теряет надежды, что в течение вечера он все-таки появится. Чтобы заполнить пустое место, тетя пригласила на обед другого депутата от нашего округа, Гошро Обжору, как его у нас зовут. Я с ним немного знаком, — однажды мы вместе охотились. Это приземистый жизнерадостный человек; недавно он для солидности отпустил бакенбарды. Родился он в Париже, в семье неимущего стряпчего; но в наших краях у него есть богатый и очень влиятельный дядя, которого он каким-то образом уговорил дать ему возможность баллотироваться на выборах. Я и не знал, что он женат. Но за столом тетя усадила меня рядом с молодой, изящной и хорошенькой белокурой дамой, которую Гошро Обжора во всеуслышание звал Бертой.

Наконец все гости собрались. В гостиной, окна которой выходили на запад, было еще светло, а в столовой, куда мы перешли, уже были спущены шторы и горели лампы и люстра. Эффект был разительный. Поэтому, рассаживаясь за столом, все стали вспоминать, как омрачают ранние сумерки званые обеды зимнего сезона. Тетя заявила, что просто ненавидит зимние сумерки. И разговор надолго задержался на этой теме, — все только и говорили о том, как грустен Париж, когда вечером едешь куда-нибудь в гости по его улицам. Я молчал; я вовсе не ощутил этого по дороге сюда, хотя около получаса трясся в фиакре. Облик Парижа при свете первых газовых фонарей преисполнил меня желания самому испытать все наслаждения, которые, казалось, сулили его зажигающиеся огни.

Подали первое блюдо, и разговор оживился; теперь заговорили о политике. Тетушка, к моему удивлению, тоже стала высказывать какие-то мысли. Впрочем, и другие дамы от нее не отставали; они называли просто по фамилии известных политических деятелей, уверенно судили обо всем. Напротив меня сидел Гошро. Не переставая есть и пить, он с важным видом тоже громко изрекал свое мнение. Такие разговоры меня совсем не интересовали; многого я просто не понимал; в конце концов я всецело занялся своей соседкой, г-жой Гошро, — Бертой, как для краткости я уже мысленно ее называл. Она в самом деле была хорошенькая. В особенности мне нравилось ее маленькое круглое ушко, за которым курчавились золотистые завитки. У затылка шея Берты, очаровательная шея блондинки, была вся в легком вьющемся пушке. Когда она поводила плечами, лиф ее платья с глубоким квадратным вырезом сзади слегка оттопыривался, и я мог любоваться мягким, кошачьим изгибом ее спины. Профиль ее, какой-то остренький, мне не очень нравился. Берта толковала о политике с еще большим жаром, чем другие дамы.