Эмиль Золя - Собрание сочинений. Т.23. Из сборника «Новые сказки Нинон». Рассказы и очерки разных лет. Наследники Рабурдена

Видите, до какой степени лишены логики упреки, обращенные ко мне за «Наследников Рабурдена»? Некоторые театральные критики утверждают, будто я просто повредился в рассудке и отвергаю какие бы то ни было правила, мечтаю предать огню творения Скриба, открыто презираю условности, вынашиваю в душе план некоего чудовищного театра. Одновременно с этим другие критики обвинили меня в том, что я по уши погряз в жалких условностях, опоздал со своею пьесой на двести лет по отношению к эволюции драматургии, воскрешаю комедию, изглоданную червями. И эти критики также не поняли, к чему я стремился. Какой же вывод сделать мне из этих двух столь противоречивых утверждений? Во-первых, что не всегда мнения критиков совпадают. Во-вторых, что, будучи непримиримым в тех случаях, когда имею дело с идиотскими пьесами, я преклоняюсь перед творениями гениев. Я люблю гениев за то, за что их и следует любить, — за их правдивость. Я так люблю их, что мне хотелось бы, чтобы мы непосредственно вернулись к ним, перескочив через головы пигмеев, увеселяющих толпу своими прыжками. Здесь я отрицаю относительность талантов, а признаю только абсолютность гения.

Пишу я это предисловие не затем, чтобы защитить мое творение. Если оно действительно стоит того, оно когда-нибудь само защитит себя. Поэтому я не стану пытаться отвечать пункт за пунктом на те нападки, которым его подвергли. У меня только одна забота: разобраться в том, что произошло со мною, и, если возможно, извлечь урок для тех молодых писателей, которые, подобно мне, попытаются говорить правду в театре. Среди обращенных ко мне упреков есть три таких, коих достаточно для моих противников: моя комедия лишена веселья; в ней нет ни одного симпатичного персонажа; основная ситуация остается неизменной на протяжении всех трех актов. Допускаю, что здесь налицо три больших изъяна, — с точки зрения наших драматургов. Естественно, что при сравнении моей пьесы с некоторыми современными водевилями (как это обычно делали) она может показаться наивной, слишком простой и в то же время слишком грубой. Но я не приемлю подобного сравнения. У меня — повторяю еще раз — была иная цель. Я не согласен с тем, что комедии Мольера веселы, — я имею в виду ту веселость, которая требуется в наши дни. При виде Дандена, упавшего на колени перед женой, у меня сердце обливается кровью; Арнольф, суетящийся вокруг Агнесы, вызывает у меня слезы сострадания; Альцест тревожит меня, а Скапен внушает страх. Под смехом скрывается бездна. Я также отрицаю, будто Мольер когда-либо пытался смягчить жестокость своего анализа, вводя в пьесы привлекательных персонажей; кроме неизменной пары влюбленных, являющихся данью его времени, все созданные Мольером типы обладают обычными человеческими свойствами, то есть более злы, чем добры. В «Скупом» от начала и до конца все обманывают и обкрадывают друг друга, в «Мизантропе» все персонажи внушают подозрение, так что и по сей день еще ведутся споры о том, кто же в этой пьесе истинно честный человек. Я не говорю уже о фарсах Мольера, где фигурируют лишь дураки и мошенники. И, наконец, я решительно отрицаю, что Мольер когда-нибудь имел в мыслях усложнять комедию, желая сделать ее более увлекательной; его пьесы являют собой откровенную наготу: единая интрига раскрывается в них широко, логично, исчерпывая по мере своего развития все людские истины, с коими она встречается. Нам прекрасно известно, что наши кропатели водевилей заявляют, будто Мольер ничего не смыслил в театре… Следовало бы довести откровенность до конца и прямо признать, что Мольер вызывает грусть, пугает и нагоняет скуку. И это была бы чистая правда.

Скажут, что мы живем уже не в XVII веке, что наша цивилизация усложнилась и что театр ныне не может жить по той же формуле, что и два столетия тому назад. Против этого нельзя спорить. Но я говорю не о трафарете. Речь идет попросту о возвращении к истокам комедии во Франции. То, что нам необходимо воскресить, — это широкая обрисовка характеров, в которой гениальные мастера нашей драматической сцены видели основную цель своих произведений. Сохраним же их высокое презрение к занимательным сюжетам, попытаемся, подобно им, создавать живых людей, — правдивые вечные типы. И останемся в нашей современной действительности, с нашими нравами, нашей одеждой, нашей средой. Разумеется, надо найти некий общий прием. По моему мнению, это и есть тот натуралистический прием, на который я указывал в моем предисловии к «Терезе Ракен». Правда, это задача весьма нелегкая. Именно потому, что я еще не овладел этим приемом, я надумал тем временем создать «Наследников Рабурдена» в качестве образца, надеясь на то, что общение с гениальными драматургами выведет меня на путь к истине. Я считаю написанную мною комедию всего лишь этюдом, лишь опытом. За исключением нескольких мест, она находится за пределами того общего приема, который я ищу.