Чжоу Ли-бо - Ураган

Приготовленные заранее слова вылетели из головы, и он тщетно старался вспомнить хотя бы одно из них…

Наконец, с трудом ворочая языком, Го Цюань-хай заговорил:

— Соседи… значит… давайте… то есть открываем собрание…

Все молчали, терпеливо ожидая дальнейших слов председателя.

— Так вот… вы, верно, все хорошо знаете, что я… батрак. С малолетства тут… значит… пас свиней, лошадей, а потом батрачил. Говорить я не умею, а вот работать могу… Основа нашего крестьянского союза… это значит — демократия. Всем теперь можно говорить. Сегодня мы сводим счеты с Хань Лао-лю. Мы все его ненавидим и должны говорить, что у кого есть. У кого обида — расскажи, у кого ненависть — отплати. Бояться нечего. Вот…

Хань Лао-лю поднял голову, осмотрелся. Ни родственников, ни друзей, ни Добряка Ду, ни Тана Загребалы — никого! Вдруг он заметил Ханя Длинная Шея и Ли Чжэнь-цзяна, прячущихся в толпе. Но какой от них прок? Сегодня они ни головы поднять, ни рта открыть не посмеют.

«Придется идти на любые условия, лишь бы сохранить жизнь», — подумал он и, приблизившись к самому краю стола, глухо спросил:

— Председатель Го, у меня есть несколько слов. Можно ли сказать первому?

— Не давай ему говорить! — пробасил Ли Всегда Богатый.

— Почему? Пусть говорит! — вступились за помещика доброжелатели.

— У нас ведь теперь демократия, нельзя человеку рот затыкать! — крикнул кто-то и тотчас спрятался за спины людей.

— Говори… — неуверенно разрешил Го Цюань-хай.

— Я, Хань Лао-лю, — начал помещик, — очень дурной человек, и башка моя начинена старыми феодальными понятиями. И все это только потому, что когда я был еще совсем маленьким, моя мать умерла и отец привел в дом мачеху, она меня всегда била и обижала…

В толпе кто-то крепко выругался:

— Не мели языком, сволочь!..

— Не давай ему болтать, что в голову взбредет! — послышался другой негодующий голос.

Го Цюань-хай понял, что допустил ошибку, позволив помещику говорить. Как же остановить его теперь, как заставить замолчать? Ему было неясно: имеет ли он, как председатель, право зажать рот Хань Лао-лю. Го Цюань-хай был в нерешительности, чем тотчас же воспользовался помещик.

— Вот я и говорю, — продолжал он, — моя мачеха так и не дала мне ни спокойно пожить дома, ни поучиться чему следовало. Я сбежал в другую деревню и пошел по дурному пути. Признаюсь вам, соседи, что в одиннадцать лет я, никчемный человек, стал играть в карты, а в шестнадцать лет — гулять с женщинами.

— И много ты их опозорил, пакостник? — с видом сурового разоблачителя спросил из задних рядов белобородый старик.

Кое-кто хихикнул, кто-то сплюнул с досады. Внимание вновь было отвлечено, и боевое настроение снизилось. Друзья и наймиты помещика зашептали:

— Вот видите, он только плохое о себе рассказывает. Знает, что виноват, и теперь обязательно исправится.

— Да у него ведь только земли было много, он ее отдал, а больше нам ничего и не надо…

Напряжение, державшее ряды плотно сомкнутыми, ослабело. Тугое кольцо из человеческих тел раздвинулось и заколыхалось. Го Цюань-хай, видя, что помещик вывернулся, ткнул пальцем прямо ему в нос и закричал:

— Ты не кидайся словами! Дело говори! Рассказывай, как организовывал отряд и в комитете по поддержанию порядка работал!

— Отряд организовал и в комитете работал! Это истинная правда, соседи… — сразу осмелел Хань Большая Палка и с усмешкой глянул на председателя, которого втайне ненавидел. — Ведь все это для людей делалось, чтобы в деревне порядок был.

— Я тебя спрашиваю!.. — прохрипел Го Цюань-хай. — Я тебя спрашиваю: заставлял ты людей собирать деньги, купил на эти деньги двадцать шесть винтовок или нет? Кого ты охранял, какой порядок поддерживал?

Помещик изобразил на лице недоумение:

— Как же это кого, председатель Го? Всех людей охранял…

Го Цюань-хай побагровел:

— Ты всех приходивших в деревню бандитов угощал пельменями и натравливал на крестьян. Это, по-твоему, значит охранять людей?

— Председатель Го, вы меня обижаете. Пусть люди сами скажут.

Толпа вдруг заколыхалась. Это Ли Всегда Богатый, засучив рукава, раскидывал людей в стороны, бережно ведя перед собой маленького седого старичка.

— Старина Го, дядюшка Тянь слова просит, — крикнул кузнец.

Старик Тянь скинул шляпу и судорожно смял ее в руках. Глаза старика со страхом и ненавистью смотрели на Хань Лао-лю. На обожженном солнцем старческом лице блестел пот, а тщедушное тело тряслось, как в лихорадке.