Поль Бурже: Трагическая идиллия. Космополитические нравы

Сердце его колотилось, нервы напрягались, страх одолевал его. Ему казалось, что чьи-то шаги преследуют его среди ночного мрака, и он останавливался, прислушивался. В одну минуту, когда он собирался перелезть через изгородь там, где всегда пробирался в сад Эли, это ощущение, что его преследуют, так усилилось, что он вернулся назад, осмотрел всю дорогу, кусты, кучи камней, избегая, как вор, широких лучей света, которые бросала электрическая лампа, помещенная на одной из колонн решетки. Осмотр не обнаружил ничего подозрительного.

Но волнение Пьера было до такой степени сильно, что он не решился проскользнуть по прежней дороге, слишком доступной, слишком открытой. Он бросился бежать, как будто его в самом деле преследовали, вокруг небольшого парка, который служил продолжением сада виллы. Довольно высокая стена замыкала его.

Он вскарабкался, цепляясь за ветки зеленого дуба, разросшегося у самого основания стены. Прижавшись к каменной обшивке, которой заканчивалась ограда, он еще минуту прислушивался, но не услышал ничего, кроме шума легкого ветра, шелеста листьев среди необъятного молчания ночи, да далеко, совсем далеко лая собаки в каком-то заброшенном доме. «Мне пригрезилось», — подумал он и, придерживаясь руками, стал спускаться вниз, потом спрыгнул. Высота была около трех метров. К счастью, земля, рыхлая в этом месте, заглушила шум, и он направился к дому. Еще несколько минут — и он был у дверей теплицы, тихо отворил их, и рука Эли схватила его руку…

Что сталось бы с ним, если бы он мог знать, что панический ужас не обманул его, что действительно чьи-то шаги следовали по его стопам от самого отеля, что свидетель, присутствие коего чувствовал он в тени, совсем близко от себя, до той самой минуты, когда бросился бежать, этот свидетель был не кто иной, как Оливье?

Дом по-прежнему стоял закрытый со всех сторон, молчаливый, таинственный, местами совершенно черный, местами, куда ударял электрический свет, совершенно белый… Глубокое молчание ночи, к которому прислушивался Пьер с верхушки стены, по-прежнему царило кругом, прерываемое только отдаленным лаем, и деревья по-прежнему шелестели, и цветы испускали аромат, и звезды мерцали, — а Оливье оставался недвижим на опушке сада, на том месте, куда спрятался, чтобы друг не заметил его.

Его горе теперь не было тем горем, которое заставляет действовать и бороться. Когда он встретился лицом к лицу с Пьером за столом во время завтрака, то эти взволнованные черты, блестящие взоры, дрожащие губы сразу раскрыли ему, что снова случилось что-то. Он был так утомлен постоянной борьбой, так устал защищать собственное сердце и сердце друга от новых и новых бед! И притом, после вчерашнего разговора о чем было спрашивать? И Оливье промолчал… Чего ради еще раз причинять боль друг другу?..

Но затем, по мере того, как возрастало смятение Пьера, пробуждалось и его недоверие. «Она писала ему и назначила свидание», — подумал он. Но нет! Они были в таком положении, что получить письмо от Эли, прочитать его и ни слова о том не сказать — было бы со стороны Пьера таким преступлением против дружбы, на которое он не пойдет никогда. Оливье всеми силами старался убедить себя в безумии такого подозрения.

Но потом видимое лихорадочное возбуждение друга охватило и его самого. По пожатию его руки, когда они расставались на ночь, почувствовал он близкое, несомненное, уже свершенное предательство. Зачем не сказал он ему ни слова в эту роковую минуту?

Перед величайшими несчастьями сердце наполняется покорностью судьбе: против некоторых слишком неожиданных ударов не борются, даже не сетуют. Если Пьер действительно решил нарушить договор, заключенный между ними, то как было упрекнуть в этом и чего ради? Чего ради?..

И, прислонившись к открытому окну, призывая на помощь все чувство собственного достоинства, чтобы не пойти и не постучаться к другу, Оливье долго стоял, повторяя: «Это невозможно». Но вдруг ему показалось, что он увидал силуэт Пьера, который скользил по саду отеля.

На этот раз он не в силах был владеть собой. Поддаваясь непреоборимому влечению, он спустился, спросил швейцара и узнал, что Пьер действительно только что вышел. Несколько минут спустя он сам уже стремился по дороге к вилле Гельмгольц. Он разглядел своего друга и стал следить за ним. Он видел, как тот оборачивался, прислушивался, снова продолжал идти…

Когда Пьер готов был войти в сад, Оливье не мог удержаться и сделал шаг вперед: это был тот момент, когда Пьер услышал его. Оливье укрылся в тени. Пьер прошел совсем близко от него, почти задел его и пустился бежать, без сомнения, к другому известному ему входу. Оливье перестал следить за ним.