Михаил Салтыков-Щедрин - Невинные рассказы

– Да ведь и он, сударь, не неглижировал, а так только к слову этоговаривал. Он водку-то через куб, для крепости, переганивал…

– Ну, а ваши как дела? – спросил я Бондырева.

– Слава богу, ваше высокоблагородие, слава богу! дай бог здоровьядобрым начальникам, милостями не оставляют… ныне вот под суд отдали!

– Как так?

– Да просто-с. Чтой-то уж, ваше высокоблагородие, будто и не знаете?чай, и вы тут ручку приложили!

– В первый раз слышу.

– Что ж-с, и тут мудреного нет! известно, не читать же вашимвысокоблагородиям всего, что подписывать изволите!

– Скажите, по крайней мере, за что вы отданы под суд?

– А неизвестно-с. Оно конечно, довольно тут на справку вывели, ижизнь-то, кажется, наизнанку всю выворотили… одних неисполнительностейштук до полсотни подыскали – даже подивился я, откуда весь этот сорвыгребли. Да-с; тяжеленька-таки наша служба; губернское-то правление не точтоб, как мать, по-родительски тебе спустило, а пуще считает тебя, как бысказать, за подкидыша: ты, дескать, такой-сякой, все зараз сделать должен!

– По пословице, Ермолай Петрович, по пословице! – "Свекровь снохеговорила: сношенька, будет молоть; отдохни – потолки!"

Последние слова произнес неизвестный мне старик, стоявший до сих пор вуглу и не принимавший никакого участия в разговоре. По всему было видно, что этот новый собеседник принадлежал к числу тех жалких жертвпровинциального бюрократизма, которые, преждевременно созрев под сениюкрючкотворства, столь же преждевременно утрачивают душевные свои силы, вследствие неумеренного употребления водки, и затем на всю жизнь делаютсянеспособными ни к какому делу или занятию, требующему умственныхсоображений. Он был одет в вицмундир старинного покроя с узенькимифалдочками и до такой степени порыжелый, что даже самый опытный глаз не могбы угадать здесь признаков первобытного зеленого цвета. Но всегозамечательнее в этом человеке был необыкновенный грибовидный его нос, накотором, как на палитре сочетались всевозможные цвета, начиная отчисто-телесного и кончая самым темным яхонтовым. Нос этот, как послеоказалось, был источником горьких несчастий и глубоких разочарований длясвоего обладателя.

– Это жаль, однако ж, – сказал я Бондыреву, ощущая невольное угрызениесовести при виде человека, которого погибели я сам некоторым образомсодействовал.

– Ничего, ваше высокоблагородие! мы в уголовной-то словно в банькевыпаримся… еще бодрей после того будем!

– Это истинно так! – пояснил обладатель носа.

– А что, видно, и тебе горловину-то прочистить хочется? – обратился кнему Бондырев. – Ваше высокоблагородие! позвольте представить! Егор ПавловАбессаломов, служит у меня в вольнонаемных; проку-то от него, признаться, мало, так больше вот для забавы, для домашних-с держу… Театров у нас нет, так по крайности хоть он развлечет.

– Ну уж, нашли какую замену! – презрительно процедила жена.

– А что ж! по деревне, лучше и быть не надо! – продолжал ЕрмолайПетрович, – об ину пору он нас, ваше высокоблагородие, до слез мимикойсвоей смешит!

– Если его высокоблагородию не гнусно, так я и теперь своепредставление сделать могу! – отрекомендовался Абессаломов, выпрямляясь какбы пред наитием вдохновения.

– Прикажите, ваше высокоблагородие! Не чем так-то сидеть, так хоть надиковинки наши посмотрите… катай, Абессаломов!

– "Июля пятого числа"… – начал Абессаломов.

– Нет, стой! Не так рассказываешь! – прервал его Ермолай Петрович, – аты коли охотишься рассказывать, так рассказывай делом: и в позицию стань, иначало сделай! Развозов! марш сюда и ты!

Последние слова относились к молодому человеку, служившемуписьмоводителем у Бондырева. Как оказалось впоследствии, он должен был внекоторых местах подавать Абессаломову реплику, через что представлениюсообщалась особенная живость и вместе с тем усугублялся комизм. Очевидно, что кто-то (чуть ли даже не сам Бондырев) с любовью работал над этойпотехой, чтоб возвести ее от простого рассказа до степени драматическойпьесы.

Абессаломов стал в позицию, то есть выдвинул вперед одну ногу, правуюруку отставил наотмашь и, выпрямившись всем корпусом, голову закинулнесколько назад. Все присутствующие улыбались, а некоторые даже откровеннофыркали, заранее предвкушая предстоящее им наслаждение. Абессаломов начал:

Милостивые господа и госпожи! имею доложить вам о происшествии, которого удивительность равняется лишь его необыкновенности!