Михаил Салтыков-Щедрин - Невинные рассказы

– Милости просим побеседовать в комнату, ваше высокоблагородие! – сказал он, встретив меня в прихожей, – у меня нынче праздник, детки вотразвозились…

– А мне надо бы скорее ехать, – отвечал я не совсем впопад, все ещенаходясь под влиянием лохматого чудовища.

– Что же так-с? часом раньше, часом позже – дело не волк, в лес неуйдет-с. Заодно уж у нас покушаете, а после обеда и в путь-с. Мне ведь тожес вами надо будет отправляться, так если сейчас же и ехать, не будет ли ужочень это обидно? Ведь праздник-с…

Я остался и отчасти был даже доволен этой задержкой, потому что оченьустал с дороги. В комнате, в которую ввел меня Бондырев, было все егосемейство и сверх того еще несколько посторонних лиц, с которыми он, однакож, не заблагорассудил меня познакомить. Он только указал мне рукой надетей, сказав: "А вот и потроха мои!" – и затем насильственно усадил меняна диван. Из семейных были тут: жена Ермолая Петровича, бабочка летдвадцати пяти, которая была бы недурна собой, если бы не так усердномазалась свинцовыми белилами и не носила столь туго накрахмаленных юбок; мать ее, худенькая, повязанная платком старуха с фиолетовым носом, которуюБондырев, неизвестно почему, величал "вашим превосходительством", и четверодетей, которые основательностью своего телосложения напоминали ЕрмолаяПетровича и чуть ли даже, подобно ему, не похрипывали.

– Не угодно ли чаю с дороги? – спросила меня жена.

– Что чай! вот мы его высокоблагородие водочкой попросим, – отозвалсяБондырев, – я, ваше высокоблагородие, этой китайской травы в рот не беру – оттого и здоров-с.

– Вы из «губернии» изволите ехать? – обратилась ко мне старуха теща.

– Да, я недавно оттуда.

– Так-с. А как, я думаю, там теперича хорошо должно быть! Председательствующие, по случаю праздника, в соборе в мундирах стоят… самгенерал, чай, насупившись…

– Ну, пошла, ваше превосходительство, огород городить! – заметилБондырев, – ну, скажите на милость, зачем генералу насупившись стоять! чай, для праздника-то Христова и им бровки свои пораздвинуть можно!

– Ах, батюшка мой! насупившись стоит по той причине, что озабоченочень!.. обуза ведь не маленькая!

– А по мне, так всего лучше певчие… это восхитительно! – вступиласьжена, – при слабости нерв, даже слушать почти невозможно!

– Нет, вот на моей памяти бывали в соборе певчие – так это именно, чтовсех в слезы приводили! – перебила теща, – уж на что был в ту поругубернатор суровый человек, а и тот воздержаться никак не в силах был! Особливо был тут один черноватенький: запоет, бывало, сначалатихонько-тихонько, а потом и переливается, и переливается… даже словножурчит весь! Авдотья Степановна, второго диакона жена, сказывала, что емупо два дня есть ничего не давывали, чтоб голос чище был!

– Вот распроклятая-то жизнь! – молвил Ермолай Петрович, подмигнув мнеглазом, и потом, обращаясь к теще, прибавил. – А как посмотрю я на вашепревосходительство, так все-то у вас одни глупости да малодушества на уме.

Но ее превосходительство, должно быть, уж привыкла к подобнымапострофам, потому что, нимало не конфузясь, продолжала:

– Уж я, бывало, так и не дышу, словно туман у меня в глазах, как ониэто выводить-то зачнут! Да, такой уж у меня характер: коли перед глазами уменя что-нибудь божественное, так я, можно сказать, сама себя не помню…так это все там и колышется!

Мадам Болдырева глубоко и сосредоточенно вздохнула.

– Да, в деревне ничего этого не увидишь! – сказала она.

– Где увидать! – одни выходы у его превосходительства чего стоят! Всечиновники, бывало, в мундирах стоят, и каждому его превосходительство свойреприманд сделает! И пойдут это потом каждый день закуски да обеды – однихсвиней для колбас сколько в батальоне, при солдатской кухне, откармливали!

– Ну, это-то заведенье и доднесь, пожалуй, осталось – скорбеть об этомнечего! – флегматически объяснил Ермолай Петрович. – А что, вашевысокоблагородие, не угодно ли будет повторить от скуки? Водка у нас, осмелюсь вам доложить, отличная: сразу, что называется, ожжет, а потом ипойдет ползком по суставчикам… каждый изноет-с!

– Вот у моего покойника, – снова обратилась ко мне теща, – хорошуводку на стол подавали. Он только и говорит, бывало: "Лучше ничем меняоткупщик не почти, а водкой почти!"

– Ну, это опять неосновательно, – заметил Бондырев, – пословицагласит: пей, да ума не пропей, – стало быть, зачем же я из-за водки другиестатьи буду неглижировать?