Моисей Кульбак - Зелменяне

— Врешь! Мы хозяева страны!

Он указал на себя и на застывшего возле него дядю Фолю. Дядя Фоля обалдел. Но тут же захотел выпутаться из этой истории.

— Нет, товарищ, я не хозяин, я — нет! — твердил он.

Но потом он шел домой не спеша, медленно переставляя ноги, с улыбкой в крутых усах, и в мозгу у него что-то копошилось, будто червячок в ямке.

Придя домой, он не набросился сразу на еду, как обычно, а долго расхаживал по своим темным комнаткам, тер себе щетинистый подбородок, а потом вдруг обратился к жене:

— Выйди во двор и передай, что Фоля уже стал большевиком.

Его молчаливая жена, как всегда, послушно отправилась во двор выполнять поручение мужа.

Дядя Фоля остался ждать у двери. Впервые в жизни он ощутил духовную тревогу, этакое деликатное опьянение, которое идет не из желудка, а из сердца.

Жена (зовут ее не то Хеня, не то Геня — не разберешь) наскоро проделала все: зашла туда, сюда, сказала — и дело с концом. Когда она вернулась, дядя Фоля встретил ее на лестнице.

— Ну что?

— Сказала.

— И что же они ответили?

— Они смеялись, — проговорила она грустно.

Дядя Фоля вздохнул, тихо и озабоченно вошел обратно в дом и стал чернее ночи.

Хлебая из большой миски, он думал о том, что с Зелменовыми лучше не иметь никаких дел, а главное — надо раз и навсегда запомнить, что эти молокососы еще хуже старого поколения.

Он ненавидел Зелменовых в корне.

Бера появился во дворе. С неба пролилось немного теплого, незимнего света, брызнуло по двойным оконцам неожиданной весной. Бера шел медленными шагами по чернеющей дорожке, что тянулась по двору, а за ним — какой-то рабочий. Они осматривали крыши, ощупывали стены и все водили пальцами по небу.

А раз так, в реб-зелменовском дворе опять забеспокоились:

— Новая напасть!

— Интересно знать: что еще задумал этот фрукт?

Тетя Малкеле решила, что уместно именно теперь выложить на стол тетради и книги.

И верно, Бера пошел потом по домам, осмотрел потолки, стены и ушел.

При этом он не счел нужным вымолвить хотя бы слово.

Вечером распространился слух, что Бера собирается электрифицировать двор: он заберет керосиновые лампы и вместо них даст электричество.

Сначала не знали, как отнестись к этому и насколько велико зло, некоторые думали, что это двору даже в пользу. Зелменовы накидывали на себя что попало и бежали к дяде Зише послушать, что он скажет, но там оказалось, что напасть велика по двум причинам:

1) неизвестно, как с этим обращаться,

2) вообще электричество не для простого человека.

— Электричество я люблю у других, — сказал дядя Юда.

— Помяните мое слово: он нас еще в гроб загонит, — говорил дядя Зиша в бороду, шагая по комнате.

Лишь один дядя Ича хлопал глазами и удивлялся:

— Я не понимаю, в конце концов, что здесь такого? В синагоге ведь тоже есть электричество?

Тогда дядя Зиша остановился как вкопанный.

— Что вы скажете на этого нового мудреца? — повернулся он к женщинам. — Ну а если в синагоге есть амвон, так здесь тоже должен быть амвон?

Плохо отразилось это дело на бабушке. Сначала она поняла так, что Бера собирается рыть колодец во дворе, поэтому она молчала и вспоминала с болью о реб Зелмеле, который всегда мечтал о собственном колодце. Но ему, видать, не было суждено: он всю жизнь пил чужую воду, да так и умер с несбывшейся мечтой.

Потом, все же догадавшись, о чем идет речь, она побледнела и проговорила слабым голосом, но на редкость самостоятельно.

— Знайте, — сказала она, — покуда я жива, я не дам портить стен!

Вечером старые Зелменовы стояли в темноте двора — и поджидали Беру. Небо в ту ночь было составлено из одних мелких звездочек. Зелменовы стояли, укутавшись в платки, уткнувшись в воротники, и сопели. Совсем поздно, около полуночи, появился Бера. К нему подступили со всех сторон с претензиями:

— Послушай, что ты насел на нас, разбойник?

— Дай уж нам дожить наши годы при лампах!

— Пойми — не нужно нам твоего электричества!

— Хватит мучить бедного кустаря!

Бера набычившись стоял среди них и молчал. В небе была луна. Она прохладным светом освещала щеку Беры и унылые плечи Зелменовых.

Утром к дяде Иче постучал рабочий и попросил лестницу. Наверное, уже началось. Посреди двора был разбросан инструмент и мотки проволоки. Рабочие обращались с зелменовским двором безо всякой жалости.

Сами Зелменовы двигались тихо и грустно, как будто во дворе лежал опасно больной.