Уильям Моэм - Сплошные прелести

Когда я поехал в Нью-Йорк в связи с постановкой моей пьесы и прибытие мое разрекламировал неугомонный театральный пресс-агент, то мне пришло письмо. Конверт был надписан знакомым почерком, крупным, округлым, твердым, но выдававшим малообразованность, почерком, прекрасно мне известным, но чьим? Я измучился припоминая. Разумнее бы сразу распечатать письмо, но вместо этого я все глядел на него и ломал голову. Есть почерки, от которых у меня неприязненная дрожь, такие постылые на вид, что я не могу по неделям заставить себя вскрыть конверт. Наконец я распечатал конверт, вынул письмо, начинавшееся безо всякого обращения, и прочел его со странным чувством.

«Узнала, что вы в Нью-Йорке, и хочу встретиться. В Нью-Йорке я больше не живу, но Йонкерс совсем рядом, и машиной вы легко доберетесь за полчаса. Наверно, вы очень заняты, потому время назначьте сами. Хоть не виделись мы много лет, надеюсь, вы не забыли старую свою знакомую

Роз Иггулден (бывш. Дрифилд)».

В адресе стояло: Олбмарл (видимо, отель или меблированные комнаты), название какой-то улицы, Йонкерс. Меня бросило в холодный пот, будто кто-то прошел над моею могилой. За минувшие годы я не раз вспоминал Рози, пока не убедил себя, что ее, по всей вероятности, уже нет в живых. На миг меня озадачила фамилия. Почему Иггулден, а не Кемп? Тут же я сообразил, что они взяли эту фамилию, тоже кентскую, когда перебрались из Англии. Первым моим побуждением было найти повод не встречаться: я вечно смущаюсь, сталкиваясь с людьми после долгого перерыва; но потом мною овладело любопытство. Захотелось увидать, какая она теперь, и услышать, как сложилась ее жизнь. На уикенд я собирался в Добс-Фери, а ехать туда через Йонкерс; я послал ответ, что заеду около четырех в эту же субботу.

Олбмарл оказался громадным многоквартирным домом, сравнительно новым, рассчитанным, по всей видимости, на жильцов с достатком. Негр-швейцар в форме позвонил наверх и сообщил о моем приходе, а другой негр поднял меня в лифте. Дверь мне открыла цветная служанка.

— Входите, входите, — сказала она. — Миссис Иггулден вас поджидает.

Я попал в гостиную, служившую и столовой, поскольку в углу стоял массивный квадратный стол резного дуба, буфет и четыре стула, которые поставщики псевдостарины наверняка приписали эпохе Якова I. Но впритык стоял гарнитур в стиле Людовика XV — с позолотой и бледно-голубой камковой обивкой, всяческие золоченые столики с витиеватой резьбой, на столиках севрские вазы и обнаженные бронзовые дамы, чьи вызолоченные одежды, словно уступая напору стихий, прикрывали тело там, где этого требовало приличие; каждая из дам держала в кокетливо откинутой руке электрическую лампу. Ни в одной витрине не видал я столь роскошный граммофон, наподобие паланкина, весь в позолоте и разрисованный кавалерами и дамами в духе Ватто.

Я подождал минут пять, дверь отворилась, и Рози проворно вошла в комнату, протянула мне обе руки.

— Да, вот неожиданность-то, — сказала она. — Страшно подумать, сколько лет мы не встречались. Простите, я секунду. — Она подошла к двери. — Джесси, можно нести чай. Смотри, чтоб вода как следует кипела. — И, вернувшись ко мне, добавила: — Ну и повозилась я с девицей этой, пока научила как следует чай заваривать.

Рози было не меньше семидесяти лет. Она надела шикарное платье из зеленого шифона, без рукавов, густо расшитое бисером и блестками, очень короткое, с квадратным вырезом, облегающее словно лайковая перчатка. По ее фигуре я догадался, что она носит резиновый корсет. Ногти были покрыты кроваво-красным лаком, брови выщипаны. Она располнела, у нее появился второй подбородок; кожа на груди, хоть и сильно запудренная, была красновата, красноватым было и лицо. Но в общем вид был благополучный, здоровый и бодрый. Волосы, по-прежнему густые, совсем поседели; она подстригала их и делала перманент. В молодые годы они у нее сами мягко вились, а эти тугие волны, словно только что уложенные парикмахером, больше всего, пожалуй, изменили Рози. Былой осталась лишь улыбка, по-детски озорная, сохранившая свое обаяние. Прежние зубы, неровные и по форме некрасивые, заменил теперь ряд идеальных, сверкавших как снег и явно самых дорогих, какие только возможно было достать.

Цветная служанка внесла изысканно сервированный чай с крошечными сандвичами, печеньем, конфетами, с ножичками, вилочками и салфеточками. Все было изящно и аппетитно.

— Вот без чего жить не могу — без чая, — сказала Рози, положив себе горячий коржик. — Лучшая по мне еда, несмотря что вредная. Доктор твердит: «Миссис Иггулден, не надейтесь сбросить вес, если съедаете за чаем по целой вазе печенья». — Она улыбнулась мне, и вдруг я ощутил, что, невзирая на перманент, пудру и полноту, Рози все та же. — А я ему на это: если кушать то, что хочется, понемножку, так оно на пользу.