Уильям Моэм - Сплошные прелести

— Замысел у вас, гляжу, отличный, — на протяжении последних двадцати лет вы знали Дрифилда ближе, чем многие другие.

— Надеюсь, это так. Но ведь ему было за шестьдесят, когда я с ним познакомился. Я тогда написал ему, как восхищаюсь его книгами, а он пригласил меня к себе. Но о предыдущей его жизни я ничего не знаю. Миссис Дрифилд постоянно расспрашивала мужа о тех временах и очень тщательно записывала все, что он рассказывал, плюс к тому имеются дневники, которые он вел в разные годы, а кроме того, в самих романах многое заведомо автобиографично. Но существует громадный пробел. Видите ли, я задумал книгу, в которой подробно говорится о личной жизни, с деталями, от которых у читателя становится теплей на душе; и вплести сюда исчерпывающий разбор его литературного творчества, не наукообразный, конечно, а сочувственный, проникновенный и… ненавязчивый. Дело, как видите, не из легких, но миссис Дрифилд считает, что мне оно по плечу.

— Я в этом уверен, — вставил я.

— А почему бы и нет, — продолжал Рой, — я и критик и романист. У меня не отнять определенных литературных навыков, но мне не справиться без участия всех тех, кто мог бы помочь.

Я начал понимать, куда он гнет, и постарался, чтоб лицо мое ничего не выражало. Рой наклонился ко мне.

— Позавчера я спрашивал, не собираетесь ли вы сами писать о Дрифилде, и вы ответили, что не собираетесь. Это можно считать окончательным?

— Вполне.

— Вы не против предоставить мне ваши материалы?

— Дорогой мой, у меня их нет.

— Быть того не может, — добродушно сказал Рой тоном врача, уговаривающего ребенка открыть пошире рот и показать горло. — Когда он жил в Блэкстебле, вы столько с ним виделись.

— Я был еще мальчишкой.

— Но вы не могли не понять, что встречаетесь с человеком особенным. Ведь любой, побыв полчаса в обществе Эдварда Дрифилда, замечал, что это личность выдающаяся. А такое можно сообразить и в шестнадцать лет, тем более вы, само собой, были наблюдательней и восприимчивей своих сверстников.

— Не думаю, чтоб он показался выдающейся личностью, если б не его слава. Вообразите, что вы поехали на воды в Западную Англию под именем мистера Аткинса, бухгалтера с больной печенью — так оставите ли вы впечатление неповторимой индивидуальности?

— Надеюсь, люди вскоре заметили бы, что я не совсем похож на бухгалтера, — ответил Рой с улыбкой, которая снимала с его замечания хотя бы малейший налет самомнения.

— Но мне всего-навсего вспоминается, как меня шокировал Дрифилд своим крикливым костюмом с гольфами. И я и он любили кататься на велосипеде, и мне было неловко, что нас видят вместе.

— Теперь это звучит комично. О чем вы с ним говорили?

— Не помню; в общем, ни о чем особенном. Он увлекался архитектурой, судил о сельском хозяйстве, а если приглянется ему трактир, предлагал остановиться минут на пять и выпить пива, и заводил разговор с трактирщиком про урожай, цены на уголь или еще про что-нибудь в этом роде.

Я продолжал, хоть по лицу Роя можно было заметить, как я его расстраиваю; он слушал, но ему было скучно; а от скуки взгляд у него становится кислый. Не помню, чтобы во время наших долгих прогулок Дрифилд говорил когда-нибудь нечто значительное, но я сохранил очень острое от них ощущение. В Блэкстебле достаточно отойти всего на полмили от моря, от галечной бухты и болотистой полоски за нею — и окажешься в самой патриархальной кентской деревне. Дорога вьется средь широких тучных полей и рощ старых вязов, крепких и уютно великолепных, подобно женам кентских фермеров, румяным и сбитым, которых сделали дородными хорошее масло, домашний хлеб, сливки и свежие яйца. А порой дорога представляла собой просто тропу, обсаженную боярышником, и над нею свешивались с обеих сторон зеленые вязы, так что, взглянув вверх, можно было увидеть лишь узенькие лоскутки неба. И когда проезжаешь тут теплым и ясным днем, мир кажется недвижным и жизнь нескончаемой. И как ни нажимай на педали, тебя охватывает прелестная леность. Можно ни о чем не говорить, а если кто-то из компании просто так, от хорошего настроения вдруг наддаст ходу и вырвется вперед, то все поймут это как забаву и тоже ненадолго приналягут на педали. Мы безобидно подшучивали друг над другом и смеялись собственным шуткам. На пути попадались домики с палисадниками, где цвели мальвы и тигровые лилии; поодаль виднелись фермы с просторными амбарами и овинами; мы проезжали поля зреющего хмеля, свисающего гирляндами. Трактиры были симпатичны и приветливы, мало чем отличаясь от прочих домов, а перед входом, как правило, росла жимолость. Назывались они обычно и привычно: «Моряк-весельчак», «Веселый пахарь», «Корона и якорь», «Красный лев».