Йоханнес Линнанкоски - Песнь об огненно-красном цветке

— Нет, не такие! Я хочу на ней жениться!

Отец взглянул на него насмешливо, но, увидев глаза сына, растерялся.

— Жениться?! — крикнул он и подался вперед, будто плохо расслышал.

— Да! — еще увереннее отвечал Олави. Казалось, он мстит за нанесенное себе и девушке оскорбление и потому действует оружием, острым как бритва.

— Я женюсь на ней!

— Щенок! — донесся от стены голос, похожий на рев раненого зверя.

Старик в ярости метнулся к двери, схватил веник, рванул сына за шиворот и бросил его на колени.

— Щенок! — снова проревел он, и веник взвился в воздухе. Но он тотчас же отлетел, и вместе с ним отлетел и сам старик. Словно мяч прокатился он через всю кухню.

Казалось, будто гром грянул. Отец чувствовал себя как разорившийся барин перед батраками. Не было у него больше власти над этим «щенком» — не только отцовской, но даже просто физической. А тот, молодой, стоял у двери, высоко подняв голову, в полном расцвете сил, и в глазах его горела угроза.

— Ах так? — раздался наконец его голос, подавленный, задыхающийся.

— Так! — взволнованно и грозно отвечал сын.

Отец отбросил веник, подошел к скамье и сел.

— Если в твоих жилах течет моя кровь, — сказал он, немного помолчав, — то ты знаешь, что из этого следует.

— Знаю! — подтвердил сын. — И ухожу сейчас же!

Мать горестно стиснула руки, сделала шаг вперед, открыла рот, собираясь что-то сказать, но поглядела в глаза сначала одному, потом другому и замерла, не произнеся ни слова.

— Я многого ждал от тебя, — холодно говорил отец. — Но ты не соизволил стать ни барином, ни ученым человеком, хотя мозгов у тебя на это и хватило бы. Через два года ты забросил свои книги в угол и пожелал стать крестьянином. Но и у крестьянина тоже есть свои книги. Теперь ты швыряешь их в постель батрачки.

Олави выпрямился, и глаза его блеснули.

— Помолчи! — крикнул отец. — Лучше помолчи!

Он встал, постоял немного в задумчивости, потом вышел из кухни в комнату. Там он открыл комод и порылся в нем.

— Сын Коскела не станет просить милостыню! — гордо произнес старик, возвращаясь в кухню и протягивая что-то сыну.

— Спрячьте их на прежнее место! — так же гордо ответил сын и, уклоняясь от отцовского дара, бросил через плечо: — На них далеко не уедешь, если сам себя прокормить не сумеешь!

Отец остановился и поглядел на сына.

— Хорошо, если сумеешь себя прокормить! — сказал он, скорее довольный, чем огорченный.

Сын постоял минутку, над чем-то задумавшись.

— До свиданья, отец! — услышал старик, но ничего не ответил и только поглядел на сына из-под насупленных бровей.

Мать опустилась на скамью у окна. Она сидела боком к сыну, глядела в окно, и на подоконник капали ее слезы.

Олави медленно подошел к ней. Мать повернула голову, посмотрела на сына, и оба вышли из кухни.

Отец заметил, как встретились их взгляды. Что-то кольнуло его в груди, лицо его покраснело, губы дрогнули, но он не произнес ни слова и не двинулся с места.

В сенях мать схватила сына за руку:

— Олави!

— Мама! — взволнованно ответил ей юноша. — И, боясь, что не сдержится, торопливо добавил: — Я все понимаю, мама. Не говори ничего.

Но мать крепко держала его за руки, смотрела ему в лицо расширившимися глазами и шептала:

— Мы тогда не договорили, Олави, и я должна тебе сказать. Ты — сын своего отца, и, совершая что-нибудь, вы оба не задумываетесь над тем — строите ли вы или рушите. — Голос ее зазвучал как заклинание. — Никогда никого не обманывай, если что обещал — выполняй, к какому бы сословию ни принадлежал человек.

Сын сжал ее руки, не в силах сказать ни слова.

— Храни тебя бог! — услышал он ее дрогнувший голос. — Не забывай о своем доме, вернись, когда…

Сын еще раз сжал ее руки и быстро повернулся. Он чувствовал, что должен уйти немедленно, если вообще хочет уйти

По ночному небу плыли тучи, берега склонились над темными водами и вглядывались в медленное движение бревен. «Спускай!» — доносился снизу рев порога.

Под обрывом полыхал небольшой костер. Вокруг него улеглись четверо сплавщиков. Шлюзы открыли недавно, и бревна плыли по реке свободно, не цепляясь друг за друга. Заторов не было. Сплавщики беззаботно коротали ночь. Они пели: