Йоханнес Линнанкоски - Песнь об огненно-красном цветке

Голова Олави опустилась еще ниже.

Старая женщина тяжело ступала вверх по горе Сеппяля.

«Чего это они по ночам бродят — мать с сыном? — звякнуло в колодце Сеппяля ведро на железной цепи. — Может, сын что-нибудь натворил?»

Олави казалось, что земля уплывает у него из-под ног.

У калитки, радостно виляя хвостом, их встретил Мусти, но, взглянув на хозяев, прижался к земле и замер.

«Почему хозяйка такая печальная? И куда ты ночью ходил?» — казалось, спрашивал он.

Олави отвернулся от пса и прошел мимо.

«Что?» — скрипнул флюгер, прибитый к высокой жерди у забора. Олави сам смастерил его в мальчишескую пору. И ничего не сказал больше флюгер, только еще раз повторил: «Что?»

Старая женщина молча поднялась на крыльцо. Она даже не оглянулась, но сын шел за ней следом. Ему и в голову не пришло уйти в свою каморку при бане.

Мать прошла через сени в кухню, подошла к окну и бессильно опустилась на стул. Сын стал перед ней, сжимая в руках картуз.

После минутного молчания, которое показалось Олави бесконечным, мать заговорила:

— Не думала я, что мне когда-нибудь придется совершить такую прогулку.

У Олави дрожали колени, ноги его подкашивались.

— Мне было стыдно, когда ты родился, потому что я родила тебя уже немолодой. Видно, мне придется стыдиться тебя и теперь, когда ты вырос. — Ее слова падали как свинцовые гири, и сын упал на колени.

— Мама! — прошептал он и спрятал голову в ее подоле. Плечи его задрожали.

Матери показалось, что под сердцем у нее вспыхнуло и разлилось по всему телу что-то очень теплое.

— Мама! — сказал сын. — Я обещаю тебе, что никогда больше не придется тебе совершать из-за меня таких путешествий. И… я…

Он не договорил.

Мать чувствовала, как тепло поднялось до самых ее глаз и готово было вылиться наружу.

— Что? — спросила она нежно. — Что ты хотел сказать, сынок?

Олави сдвинул брови, потом решительно вскинул голову и добавил:

— Я хочу на ней жениться!

— Жениться!? — Мать почувствовала, как ее пронзило холодом, и дыхание у нее перехватило.

— Олави, — сказала она дрожащим голосом. — Погляди мне прямо в глаза! Разве… разве случилось что-нибудь непоправимое?

Она ждала ответа, не смея перевести дыхание.

— Нет, — ответил сын, открыто глядя в глаза матери, — но я люблю ее!

Руки матери дрогнули, и она глубоко вздохнула. Потом она долго молчала и глядела куда-то вдаль, точно спрашивала там кого-то, что ей ответить.

— Это верно, — сказала она наконец, — жениться надо на той, которую любишь. Только на ней. Но в нашем роду никто не женился на батрачках… а что касается любви, то о ней тебе еще рано судить.

Олави вспыхнул и хотел возразить, но лицо матери показалось ему таким умудренным и гордым, что мысль его застыла, не вылившись в слова.

— Иди, сынок, ложись спать, — ласково сказала мать. — Мы поговорим об этом в другой раз.

Завтрак кончился, батраки встали из-за стола и отправились на работу.

— Постой-ка, Олави! — донесся с задней скамьи голос старшего Коскела. — Нам надо потолковать.

Олави почувствовал, что у него вспыхнули уши. Он знал, о чем хочет говорить отец, и со страхом ожидал разговора.

Они были втроем, — мать стояла у плиты.

— Садись! — холодно донеслось из заднего угла. Олави сел. Наступило молчание.

— Мне известно, куда твоя мать ходила этой ночью. Неужели тебе не стыдно?

Олави опустил голову.

— Стоило бы дать тебе хорошую затрещину, и ты пока не радуйся, что обошлось без нее.

Олави не смел поднять глаз, но по голосу отца догадался, что буря еще только надвигается.

— Какие у тебя намерения? — снова загремел отцовский голос. — Награждать батрачек потомством — так, что ли?

— Отец! — воскликнула мать, и в лице ее мелькнуло предчувствие беды.

Отец посмотрел на нее холодно и зло.

— А потом ты приведешь этих ублюдков сюда и посадишь их на шею родителям?

Кровь бросилась в лицо Олави. Неужели это его отец? Кажется, какой-то чужой, грубый человек проник в их дом. Олави чувствовал, как что-то в нем сгущается и нарастает. Он поднял голову, хотел ответить, но вместо этого встал и пошел к двери.

— Куда?! — загремел отец.

— В поле!

— Ах, в поле?! — Казалось, этот голос хочет схватить его за шиворот. — Ты никуда не уйдешь, пока не ответишь мне. У тебя такие намерения?

Олави колебался. Еще минуту назад, полный стыда, он был готов принять любые условия. Теперь все изменилось. Он чувствовал, что обязан нанести ответный удар ради всего того, что бурлило и таилось в его крови в течение последних дней. Он круто повернулся, вскинул голову и гордо ответил: