Рюрик Ивнев - Юность

В саду было мягко и сыро. Воздух совершенно прозрачный и звучный, а наверху голубело бледное небо. Было приятно и как-то особенно жутко проходить с неуклюжим Василием по тропинкам и иногда брать его за руку, чувствуя сильные, стальные мускулы.

— О чем вы думаете, когда остаетесь один, без меня? Может быть, вы смеетесь надо мной?

— Нет, Борис Арнольдович, я не смеюсь над вами.

— Но полно, Василий, прошу вас, скажите мне откровенно; с тех пор, как вы… ну как мы познакомились, подружились, вы ходите к этим женщинам?

— На что они мне сдались.

— Ах, как я был бы рад, если бы это было так. Они такие ужасные, грязные. Вот и я видеть их не могу. Вот и Невский не люблю вечером.

В саду пусто. Белый вечер медленно спускается; в душе тихо. Боре хочется верить во все, что говорит Василий, он улыбается и почти счастлив, а когда при прощании тот просит два рубля «в долг», он торопливо достает деньги и думает: «Ну конечно ему нужно. Заработок маленький. Да и он вернет».

«До меня дошли слухи, что вы очень несчастны. Вас жестоко эксплуатирует какой-то шарлатан. Помните, что я все-таки не желаю вам зла, и не сердитесь, что вмешиваюсь в ваши дела; сегодня в 7 часов зайду переговорить и помочь чем могу. А. Траферетов».

Кто его просит? Письмо выпало из Бориных рук. Не надо. Ничего не надо мне. Я счастлив. Это просто из зависти к моему счастью. — И Боря нервно ходит из угла в угол по своей комнате. Уже вынута вторая рама и комната вся такая весенняя и светлая. Хочется чего-нибудь милого, детского. Запрыгать, поиграть в мяч. Вспоминается почему-то лето прошлое, Вера! Становится грустно. Вера. Вера потеряна, но сейчас же вспоминаются глаза Василия, и улыбка счастья играет на Бориных губах.

— Василий, слушайте, я вас предупреждаю, должен придти мой знакомый. Вы, пожалуйста, постарайтесь ему понравиться. Говорите мягче, впрочем, вы это умеете.

Когда Леша вошел в комнату его, вероятно, удивило, что Боря не один! Нерешительными, робкими шагами прошел он, не зная, что сказать.

— Познакомьтесь — это мой друг Василий Шатров.

Траферетов пробормотал что-то, что принято в таких случаях.

— Леша, располагайтесь, как дома, сейчас дадут чай. Познакомьтесь ближе с Василием, и вы убедитесь, что он не так страшен, как вы думаете.

— Я ничего не думаю.

Боря улыбнулся.

— Ну, хорошо, хорошо, будьте друзьями.

— Вряд ли это удастся.

Василий сидел в углу, хмурый, темный.

— Почему? Вы предубеждены.

— Мне кажется, что я бы не мог сдружиться с эксплуататором.

— Оставьте, Леша, оставьте, я вас прошу.

Траферетов чувствовал какой-то подъем, воодушевление. Мрачную сдержанность Василия он принимал за ледяное спокойствие, и его это выводило из себя и волновало. Было больно за Борю и хотелось сделать что-нибудь злое, нехорошее.

— Боря, вы знаете ведь, зачем я пришел к вам сегодня.

— Леша!

— Нет, не перебивайте меня. Я пришел, чтобы предостеречь вас от дружбы с шарлатаном и…

— Это вы меня?.. про меня, шарлатан-то?

Боря испуганно посмотрел на Василия. Таким он его не видел еще никогда.

Потемнели глаза, потеряв свою голубизну, резкая морщина пересекла весь лоб, и от всей фигуры с длинными неуклюжими ногами и мускулистыми руками веяло чем-то сильным и сокрушающим.

Боря не мог оторвать взгляда от этих потемневших глаз.

Траферетов встал, опершись руками о стол, и вдруг сказал громко и решительно:

— Да, это я о вас говорю. Шарлатан и негодяй.

— А-ах, — вырвался какой-то нечеловеческий крик, и Траферетов схватился за голову…

Боря ничего не видел, не помнил. Как сквозь сон промелькнула высокая шершавая фигура Василия, резкий острый Лешин крик, брызги крови и шум удаляющихся шагов.

— Вон! Вон! Чтобы тебя здесь не было. И не смей приходить к нему!

— Что? Заводить стал? Зачем смущаешь? К черту пошел…

Когда Боря открыл глаза, перед ним склонившись, нежно и ласково, стоял Василий.

— Простите меня, если я был груб, но я не мог вытерпеть. Больно обидно… Откуда он взялся? Кто он такой? Что ему нужно? Зачем вмешивается в чужие дела. Он будет помнить меня. Другой раз не полезет. И в глазах Василия опять загорелись черные искры…

Боре было жаль, до слез жаль Лешу, но строгие глаза Василия смотрели так жутко, губы были так близки… Он молча поднялся с постели, и внезапно опустившись, обнял Васильины ноги.

— Ты мой, заступник. Хороший, добрый. И хоть душа возмущалась и кричала, и болело сердце от муки и обиды, но тело Борино судорожно прижималось к большому грязному телу и хотело близости и ласки.