Владимир Данилушкин - Из Магадана с любовью

– Чудак, – журит жена. – Надо было пригласить ее в гости. Ты забыл, как я умею незаметно все вызнать?

– Ты же в командировку собралась.

– Ну и что? Не вечно же я там буду. После командировки позови. Мол, по случаю успешного возвращения любимой женщины – я правильно трактую?

– Любимой! Приглашу!

И вот милая дама, чем-то похожая на тещу и первую учительницу одновременно, навещает нас через год. Она приносит банку компота, видимо так и не поверив, что моя жена выздоровела и какую-то замысловатую импортную погремушку.

– Где же он? – Дама расставила руки, будто баюкая младенца.

– Ушел, – отвечает, ни о чем не подозревая, жена.

– Как? – изумляется гостья, расплываясь в золотой улыбке, и на коронках у нее пятнышки губной помады. – Уже ходит, шалун?

– В библиотеку, – не подумав, произносит жена, и слово ее глубоко ранит гостью, поскольку жизнь стремительна, и так много воды утекло с гуся.

– Жена шутит, – вмешиваюсь я, чтобы не дать ей перегреться. – Сын у няни.

– Вы меня не разыгрываете?

– Ничуть.

Она задумывается и опять рассеянно улыбается.

– Я вас спутала. Забавно. Думала, вы Арский.

– Да, забавно… Если вы не возражаете, я вставлю этот эпизод в рассказ. Фамилию, конечно, изменю.

– Валяйте, – разрешает она и назавтра звонит, загадочно растягивая паузы. Мол, фамилию можете не менять. Пусть. Люблю, когда людям весело. Искусство требует жертв.

Думаю, смена фамилии ассоциировалась у ней с замужеством, и я задел какую-то запретную струнку.

– Спасибо, – говорю ей в трубку и вдруг понимаю, что никогда не вспомню, поскольку не знаю, ее фамилию, жена тоже.

…Где ж она теперь-то, бедолажка? Может быть, лается с малайцем, или же надеется с индейцем? Или с Ваней на Тайване? В страшной гонке в Гонконге? На Макао пьет какао? А то скитается с китайцем? Или же милуется с милуйцем? А может на Таити, где все напоказ, что вы таите, Судан-тудан?

А я часы с кукушкой купил. Думал, живым не выйду. Самое интересное, очередь сплошь женская была, один я в нее затесался, – чудак. Подошел, улыбнулся, стою. Сразу не ушел, а потом вроде как неловко. Хотя стоять среди женщин, обливаясь потом, тоже не розовый сад. Как в женской бане.

Часы – не пирожное – проверять надо при продаже. Продавщица крепеж снимает, просит покупателя часы на вису подержать. Гирьки навесит и подтянет, маятник прицепит, качнет – тик-так. Но главное – стрелки установить на каком-то часе, чтобы птичка продемонстрировала свою нехитрую песенку, всякий раз вызывая сочувственные улыбки женщин.

За что такая честь птице, не вьющей своего гнезда – чужой век отмерять и час за часом обозначать? Есть в этом свой подспудный смысл и резон, до которого я, наверное, стоя в жаркой очереди, не дойду. Кстати, кукушкой называют женщину, которая бросает своих детей. Наверное, ее осуждают.

А все– таки долгонько стоим. Но не обременительно. Не на улице же, не на морозе. Вроде как развлечение. В соседнем отделе телевизор покупают, можно одним глазком глянуть. Разговоры разные -тоже забава.

– Повадилась Надька, – рассказывает одна дама, чем-то похожая на Чапаева. – Повадилась, чтобы к телефону ее звала. А с какой стати? Служебных разговоров у нее нет. А личные – пусть домой звонят. Да кто бы звонил – мужики. Конечно, домой не станут. Черт с ней, конечно, что звонят. Но я же просила ее как-то раз услугу оказать – баночку медвежьей желчи достать. У нее муж в аптеке работает. Так не достала же. Я ей тогда прямо сказала, не буду к телефону звать. Вот и не зову. Навязалась на мою голову. Корова!

Голос женщины, которая произносит этот монолог, кажется мне знакомым. Может быть, это старший экономист Нина? Хорошо бы не попасться ей на глаза!

– Ладно, говорю, гадина, Валька, я пострадаю, но и тебе не поздоровится, – продолжает Нина. – Пусть мою ставку сократят, а ты работай за двоих – за себя и за меня!

Я слушаю это и знаю, о ком речь, о старшем бухгалтере, и краснею. С опаской жду, не сказанет ли Нина что-нибудь и обо мне. Язычок у нее острый, как бритва системы «Шик». Директора так затретировала, что он ее раз за разом в Москву посылает в командировку – для собственной передышки.

А все– таки долго стоим. Чем это кончится, неизвестно. Выходит заведующая. Семь штуков осталось, говорит. Что тут поднялось! Начали выяснять, кто за кем стоит. Двое, и среди них Нина, бегали домой за деньгами и теперь требуют восстановления своих гражданских свобод и прав. Несколько женщин в галантерейный отдел отлучались, но создать убедительный образ стоявших впереди им не удается. А вот одна миниатюрненькая, получившая тут же прозвище Штирлиц, моментально сориентировалась, использовав единственного мужчину, то есть меня, как особую примету и устояла. Из-за слабосильности женщин давка была легкая, похожая на дрожь отчаяния.