Иво Андрич - Собрание сочинений. Т.2. Повести, рассказы, эссе. Барышня.

Юг Франции. Я приехал в приморский город под вечер. На улицах царило оживление. Был канун какого-то праздника. Окна кафе и ресторанов украшали пестрые бумажные лепты. Афиши приглашали провести здесь предпраздничную ночь. Я остановился в старинном отеле в центре города и тут же вышел на прогулку. После долгих блужданий я отыскал на заброшенной старинной улочке небольшой бар, где не было никакой праздничной суеты. Там я решил поужинать. В баре, как и на всей этой улочке, было угрюмо, неприятно тихо, почти пусто. Хмурый хозяин и помогавший ему мальчик обслуживали нескольких гостей, которые, проглотив и выпив заказанное, тут же уходили. За столиком рядом со мной сидела просто одетая женщина. Белолицая, статная и крупная, ядреная, но на лице ее лежал словно отсвет неуютности и безмолвия этого бара и этой улицы. Не составляло труда угадать ее настоящее занятие. Она первой начала разговор. Приезжий ли я? Иностранец, конечно? Я отвечал неопределенно и предложил ей перекусить и выпить. Мы ели долго, запивая ужин красным вином. Выпили кофе, выкурили по сигарете, и она пригласила меня к себе на рюмку ликера.

Жилище ее было неподалеку и состояло из большой комнаты, заставленной дешевой, старой и пропыленной мебелью, и кухоньки, где, судя по всему, мало и редко готовили. В квартире ощущалось безысходное, тяжкое и холодное запустение, какое царило и на улице, по которой мы пришли, и в баре, где мы ужинали.

Женщина уже раньше чуть захмелела. Сейчас она быстро выпила две или три рюмки ликера, предлагая мне сделать то же. Заметно было, что ею овладевает какая-то задумчивость. Рассеянно глядя на занавешенное окно, она сказала, что ей приятно с кем-то провести сегодняшний вечер, и выпила еще одну, а потом и другую рюмку. И тут у нее развязался язык. Вдруг, самым внезапным и необычным образом.

Никто но знает и никто не может понять ее страданий. Она жила неплохо, как живут женщины ее ремесла. У нее было несколько постоянных клиентов, среди них двое-трое — серьезные, солидные и уважаемые люди. И все шло хорошо, пока не появился этот — «ее муж». Он служит в Управлении флота, унтер-офицер, видный собой, сильный, крепкий, но…

— Он — скотина, месье! Что там скотина! Скотину можно приручить, а его никогда, ничем и никоим образом! Такого мучителя не найдешь среди крещеного люда. Что происходит между нами, я не могу вам сказать, и понять это трудно. Мы не можем друг без друга, а живем…

Она умолкла, вяло махнув рукой, словно потеряв желание рассказывать дальше, но передумала и продолжала:

— Живем, если это можно назвать жизнью, как люди не живут. Только встретимся — тут же начинается одна и та же игра: я — доброе слово, он — брань; я — ласку, он — удар. И так долго-долго. Самое удивительное, чем дальше, тем легче я сношу его удары; как будто каждый из них поднимает меня куда-то выше и выше, как будто я лечу на них, точно на языках пламени, и могла бы так лететь не знаю до каких пор, вдаль и ввысь. Но он устает первым и прекращает. И только тут я замечаю, что тело у меня покрыто синяками и ссадинами, и чувствую боль от этих синяков и ссадин. И тогда я ненавижу его так, как ненавижу свой неизбывный грех. Иногда я с самого начала пугаюсь, что он нечаянно прикончит меня, убегаю в кухню и там запираюсь. Иногда ему быстро надоедает, и он сам отступается, презрительно повернувшись ко мне спиной

— За что ты меня бьешь? — спрашиваю я его в такие минуты, тщетно стараясь увидеть его лицо и поймать его взгляд. — За что?

Ответа нет. Если б он хоть поглядел на меня, я бы по глазам что-нибудь прочитала, но он не желает и этого. Не желает, проклятый, отворачивает голову и молчит. И бросить меня не желает, остается со мною и при первом удобном случае опять бьет.

Ах, это настоящий сумасшедший дом и даже хуже! Но надо сказать, что редко, очень редко бывают минуты затишья. Тогда он таков, каким мог бы быть самый ласковый и самый милый в мире человек. (Понимаю, что он никогда им не станет, но мне постоянно так кажется!) Он молча сидит и смотрит, но так, что я не знаю, куда деваться от счастья, что он со мной. Я накрываю свое лицо его белой легкой фуражкой. как маской. Она пахнет его волосами и поверьте! земляникой. Не какие-то там ароматы, одеколон или что-либо иное, но в самом деле лесом и земляникой в жаркий погожий летний день. Я ведь выросла в деревне и хорошо знаю этот запах. Вот все, что я от него получаю. Но в такие минуты мне кажется, что я в раю. Только такое не часто случается и не долго длится. Как сон! И тут же он становится прежним. Чудовище! Ничто его не привлекает, ничего он не любит и не ценит. В кино не ходит, в карты не играет, спорт его не интересует, газет не читает. Все это, говорит, дерьмо. И не поймешь, есть ли что-либо на свете, что его волнует. Приготовлю что-нибудь особенное и вкусное; если голодный, съест, не проронив ни слова, если нет — опрокинет тарелку и повернется ко мне спиной. Улыбки от него не дождешься, слова человеческого не услышишь. Даже взглядом не удостоит ответить на мои слова. Похоже, и в самом деле не слышит. Думаю, он и не знает, как меня зовут, во всяком случае, ни разу он не обратился ко мне по имени. Живем как звери. Когда я ему говорю об этом, он отворачивается. Соберусь с силами, спрошу, почему он так часто бывает со мною, а я для него как бы вовсе и не существую. Он даже не ревнует меня. Как же это так? Он вскочит на ноги. «Заткнись, — говорит, — а то еще получишь! А мне надоело тебя бить!» И хлопнет за собой дверью. А завтра или послезавтра то же самое. И снова все по-старому. Все по-старому! Посмотрите, сударь, если не верите!