Светлое будущее

— Не думаю, — сказал я. — Съезд вышел в нашу пользу. Смотри, все ведущие идеологические посты заняли паши люди.

— Это не играет роли. Они все равно будут действовать в силу обстоятельств, а не в силу личных симпатий и антипатий и прошлых отношений. А обстоятельства против нас. Наше время кончилось. По инерции еще, может быть, протянется год-два. Может быть, ты успеешь в членкоры проскочить. Дай Бог! Но путного ничего мы уже не сделаем. Да и на кой... нам рыпаться?

— Я тебя не понимаю. Есть же у нас совесть, долг. Должны же мы что-то делать.

— А что я говорю? Надо делать все, что в наших силах, чтобы ничего не делать.

— С такими настроениями делать книгу!..

— Если ты о книге, так эту муть я тебе левой ногой за полгода напишу. А я о ситуации. При чем тут книга? Надо о ситуации думать, а не о книге.

— Ситуация превосходная. Что о ней думать?

— Ты, как всегда, запаздываешь с оценками. Раньше это было в твою пользу, ибо отставание удерживало тебя в дружбе со сталинистами. Теперь не то время. Теперь мы катимся вниз. Берегись, теперь отставание будет действовать против тебя. Теперь надо немножко вперед забегать.

У Ленки с детства выработалась дурная привычка — мешать мне, когда я работаю. Она знает, что я на это сержусь и что сердиться мне нравится, и это ей правится. Такие минуты — самые приятные в моей жизни. Вот и сейчас она ходит у меня за спиной по кабинету. Тощая, длинная и ехидная. И читает стихи торжественным, как ей кажется, а па самом деле ужасно смешным голосом:

—Ну и семейка, — говорю я. — Отец ортодоксальный марксист, один из ведущих теоретиков коммунизма. А дети почти диссиденты.

— А ты не боись, — говорит Ленка. — Мы — щенки по сравнению с канарейкинским ублюдком.

Ублюдок — сын Канарейкина, студент философского факультета (отделения научного коммунизма, конечно), редкостный болван, но уже себе на уме, секретарь комсомольской организации курса.

— У него, — продолжает Ленка, — все записи Окуджавы, Галича и Высоцкого. Книги Оруэлла, Замятина, Солженицына. И «Континент». И «Из-под глыб». И «Третья волна». «ГУЛАГ» в двух экземплярах.

— Ничего себе, — говорю я. — Если узнают на факультете, влетит. За чтение «ГУЛАГа» сажают!

— Ничего ему не будет, — говорит Ленка. — У него позиция несокрушимая: врага надо знать досконально, чтобы с ним успешно бороться! Знаешь, какая у него тема диплома? Диссиденты на службе империализма. Во как!

— Чьи это стихи?

— Один наш мальчик написал.

— Вот что, — говорю я. — Я еще не Канарейкин. И прошу тебя, такую антисоветчину в дом не приноси. Читай дальше, чем там кончилось?

— Ой, опаздываю! Дочитаю потом! Пока! У меня ответственная репетиция.

Это было еще до съезда. Позвонили из Отделения и попросили зайти по важному делу. Я вошел в кабинет, какой мне был указан. Там меня ждали три человека, принадлежность которых к известной организации не оставляла никаких сомнений. Один из них представился, показал удостоверение и тут же пододвинул мне толстую папку:

— Прошу вас, просмотрите сейчас эту рукопись хотя бы бегло и выскажите ваше мнение по поводу следующих интересующих нас вопросов: 1) каково отношение этой рукописи к нашей идеологии; 2) какова ее научная ценность; 3) какова возможная реакция на нее на Западе; 4) что целесообразно: воспрепятствовать публикации этой рукописи или допустить публикацию; 5) если допустить, в какой форме лучше это сделать.

Мне не раз приходилось выполнять такого рода работу, так что я нисколько не удивился, спокойно раскрыл папку и... остолбенел. На первой странице было следующее: «А.И. Зимин. Коммунизм. Идеология и реальность». Я в полной растерянности поднял глаза па своего собеседника.