Светлое будущее

— Это верно, — говорит Эдик. — Но ведь литература и пляски не равноценны с точки зрения судеб цивилизации.

— Не знаю, — сказал Безымянный. — Все зависит от числа и комбинаций таких явлений. Тут нет абстрактных априорных законов. Тут действуют законы эмпирические. Открыть их — нужны наблюдения и измерения. И учтите, история — индивидуальный процесс. Мир вообще еще индивидуальное явление. Живое сложилось однажды. Социальное сложилось однажды. Советский Союз сложился однажды. Повторяемость в отдельных местах и временах? Знаю. Но это совсем другое дело. Тут надо брать весь процесс в целом. Так что повторения в деталях суть лишь детали целого. Я не утверждаю непознаваемость нашего процесса жизни. Я тоже ломал голову над этим дерьмом. И тоже получил кое- какие выводы. Например, дело обстоит гораздо серьезнее, чем думаем мы с вами, чем думают советская власть и ее идеологи, чем думают враги и критики советского

образа жизни. Я не берусь сейчас категорически утверждать, является Советский Союз раковой опухолью на теле западной цивилизации или здоровой жизнеспособной тканью. Я признаю: Советский Союз означает перерождение всех основ культуры. Но является ли это вырождением? Для меня лично эти вопросы пока не ясны. На эту тему наговорено и написано необычайно много. Но все это — пустяки. Сейчас никто — ни апологеты марксизма, ни критики его — не понимает происходящего. Мир в растерянности. Нет ясности в главном. Отсюда — удручающая суетня всех и во всем. Мелкость какая-то.

— А Солженицын? — сказал Эдик.

— Солженицын обличает, констатирует, будоражит, — сказал Безымянный. — Но понимания нет и у него. То, что он предлагает, иррационально. А в наш век даже иррационализм должен быть продуктом научного исследования. Мистика нужна. Но мистика, рожденная пониманием, а не отсутствием такового.

Я слушал с большим интересом. Странно, почему наши профессиональные работы вызывают у всех скуку, а вот такой дилетантский разговор можно слушать часами.

— По-моему, — сказал Эдик, — вы преувеличиваете важность науки. Нам чего-то другого не хватает, а не науки. Науки слишком много. Вон и марксизм претендует на научность. Да еще на самую высшую. Лучше бы немножко добра. Немножко наивности. Детского, что ли. Хорошей сказки.

Написать книгу одному куда легче, чем авторским коллективом в несколько человек. А если авторский коллектив перевалил за сорок человек, то написание книги превращается в кошмар. Только полгода ушло на то, чтобы составить примерный план и проспект. А нас еще похвалили за то, что мы быстро сделали это. Причем в Отделении намекнули на то, что спешка нужна только при ловле блох, что надо бы обдумать план более обстоятельно. В ЦК тоже поинтересовались, не очень ли легкомысленно выглядит такая поспешность. В АОН прямо обвинили нас в авантюризме. И мы, естественно, попросили у дирекции еще пару месяцев на доработку. За это время мы доведем свой план до такого идиотизма, что даже кафедра научного коммунизма философского факультета нас похвалит. План будет утвержден и обретет силу закона. И потом за рамки его не вылезешь ни при каких обстоятельствах — не позволят. Кто? Да мы сами: авторы, участники обсуждений, члены дирекции, рецензенты и т. п. — огромная армия лиц, кровно заинтересованных в том, чтобы ты не сказал что-нибудь умное, талантливое, оригинальное, правдивое.

Теперь — распределение обязанностей авторов. Началось кипение страстей по каждому пустяку. Даже абсолютно невозмутимый Антон и корректный Ступак слегка поругались. Оба они захотели написать раздел о развитии науки, но никак не хотели писать совместно. Пришлось разделить: одному дать развитие естественных наук и техники, другому — гуманитарных наук (исключая, конечно, философию и политэкономию). Среди авторов оказалось два членкора, восемь докторов, три профессора без докторской степени (но старости и по глупости), около двадцати кандидатов, десяток аспирантов, которым участие в книге гарантировало успешную защиту, несколько младших научных сотрудников без степени (считывать цитаты и проверять сноски) и пара научно-технических сотрудников (перепечатывать рукопись, мотаться по авторам, но инстанциям и в издательство, готовить документацию). Эти последние двое работают в самом тяжком смысле слова, получая гроши. Что их удерживает на этом месте — трудно сказать. Иногда — перспектива перейти в младшие научные. Иногда — получить копеечную надбавку, премию. Иногда — ожидание пенсии. Я эту категорию сотрудников почти не знаю. Я даю им задание и требую исполнения. И к тому же обычно через заместителя. Работа младших научных сотрудников без степени легче, но эго все же работа. Часть из них стремится опубликоваться и защитить диссертацию. Остальные остаются в этом состоянии навеки, приспосабливаясь как-то к своим условиям: надбавки, премии, льготы. Они врастают в бытовую жизнь института (жилищная комиссия, касса взаимопомощи, путевки, экскурсии со скидкой) и играют временами заметную роль. Прочая орава творческих работников (исключаю отсюда внешних авторов, не работающих в отделе) влачит довольно вольготное существование. Эта книга для них — возможность на вполне законных основаниях ничего не делать или обделывать свои побочные делишки, которые для многих являются неизмеримо более существенными, чем участие в книге. И наконец остаюсь я — руководитель авторского коллектива. Но это — особая статья.