Светлое будущее

— Я, конечно, кретин и невежда перед тобой, — говорю я. — Но людям нужно давать мировоззрение.

— Для чего, — говорит Антон, — для души или для ума? Для ума популяризация науки и обработка ее наиболее любопытных идей и результатов дает больше, чем марксизм. А это — тоже идеология. Марксизм примазывается к этой идеологии, лишь по видимости подчиняя ее себе. Для души марксизм кое-что дает лишь определенной части населения, и то лишь постольку, поскольку ей выгодно в него верить. Вряд ли кто из советских граждан (нормальных, а не сумасшедших) пойдет на муки ради веры в марксизм. Ты веруешь в него не как потребитель идеологии, а как колесико в формальном аппарате идеологии. Посмотрим, что ты будешь петь, когда тебя выкинут за ненадобностью или даже за вредностью.

— Ты меня не пугай, — говорю я. — Такого, надеюсь, не случится. А вот тебе следовало бы задуматься о своем будущем. В институте затребовали подробную справку. Куда? Не знаю. Мне надо характеристику на тебя писать. Что писать?! Кстати, ты звонил?

— И звонил. И ходил. У меня такое впечатление, что теперь твои рекомендации вызывают подозрение и настороженность. Да ты не волнуйся. Как только запахнет книгой, я сразу уйду.

Но я разволновался. Не из-за книги (мне наплевать на это дело!), а из-за сообщения Антона о реакции на мои рекомендации. Пустили, сволочи, наверно, какой- нибудь слушок. И теперь общими усилиями упрочивают его, принимая маленькие зависящие от них меры.

— Социальная психология советского человека (сочека, будем говорить для краткости) еще совершенно не изучена, — говорит Эдик. — Да и вряд ли её будет кто- либо изучать всерьез: очень уж скучное это занятие. Переживания сочека, часами стоящего в очереди? Никаких. Тупое ожидание, и больше ничего. Переживания сочека, собирающегося сделать подлость по отношению к ближнему? Тупое ощущение исполняемого долга, и все. Переживания сочека, получившего повышение? Недовольство, что не повысили еще выше, и тупое ожидание следующего повышения. И так далее в таком же духе. Однако некоторые явления социальной психологии сочека заслуживают внимания, хотя бы потому, что люди должны знать, что ожидает их потомков в ближайшем и неотвратимом светлом будущем здании частичного или полного (это — одно и то же) коммунизма. Вот одно из них. Если сочек сложился в значительную личность, противопоставившую себя прелестям нашей действительности, это не значит, что он прожил добродетельную жизнь, позволяющую приписать его к лику святых. Если сочек на деле пытается вести такую жизнь, его либо быстро ликвидируют всеми доступными средствами, либо он вырастает в борца против мелких несправедливостей в своем ближайшем окружении, всемерно поощряемого советскими властями и пропагандой. Такой правдоборец воюет с домоуправлением за починку водопроводных кранов, против курения в помещениях, против шума от транзисторов. Такой правдоборец — опора коммунизма. И никогда он не дорастет до противопоставления себя всему строю нашей жизни. А чтобы противопоставить себя таким образом, надо что-то сделать, достаточно долго пожить и многое обдумать, — надо, чтобы по тем или иным причинам общество само тебя вытолкнуло на такую роль. Конечно, черты характера, условия воспитания и события прошлой жизни играют при этом роль, и порой — решающую. Но не всегда. И не всегда заметно. А главное — такой сочек живет обычной нормальной советской жизнью, лишь постепенно накапливая свою исключительность. Видов, например, вырос в состоятельной, вполне советской семье, был поклонником Сталина до самой смерти последнего и был вытолкнут в антисоветские личности своими коллегами-художниками за его творчество. При этом он дружил с сотрудниками КГБ, встречался с крупными чинами советской власти и стремился быть лояльным с нею. Даже Рогозин вступил в члены партии после смерти Сталина, намереваясь активно бороться с его режимом внутри партии, и это был единственный путь, если человек хотел принять участие в этом деле. Правда, как оказалось потом, и этот путь был иллюзорным. Но это уже другой вопрос. Даже Солженицын, по слухам, был одно время стукачом. Причем, если бы он не дал согласия на это, его вскоре ликвидировали бы, и он не стал бы тем, чем он стал теперь. Так тем более нет ничего удивительного в том, что Петренко (я его хорошо знал) вступил, как положено, в комсомол, участвовал добровольцем в Малых войнах, рано вступил в партию, во время Великой Отечественной войны дослужился до больших чинов (кончил войну полковником с кучей орденов и попал затем в Академию Генерального штаба), был назначен на крупный пост как раз в тот момент, когда сработали скрытые в далекой юности обстоятельства и наступило озарение, — когда он и себе и людям сказал: нет, больше я так не могу!