Василе Войкулеску - Монастырские утехи

добытые грехом? А куда ещё их тратить, он не знал... Лучше уж подождать: змея в

келье должна обратиться в золото. Если ему удастся уйти от тех, что его преследуют...

От этих быстрых шагов...

Он как раз добрался примерно до центра Власии, до одной полянки, когда кто-то сзади

рявкнул:

— Стой!

Из-за ствола вечнозелёного дуба выскочили два разбойника с мушкетами наперевес...

«Бесы»,— подумал Евтихий, остановился и стал креститься.

— Руки вверх! — приказал один из них.

«Это, пожалуй, не черти, а разбойники»,— подумал, отрезвев, блаженный.

Приходилось ему страдать и от них, когда он ходил по арабским пустыням.

Сопротивляться значило получить пулю в грудь. И он поднял руки. Грабители

зловеще приближались.

Отец Евтихий распознал их с первого взгляда: слева, кажется, был начальник,

атаман; он выше, плечистее, сильнее и неповоротливее, лицо загорелое, скуластое,

злые глаза, чёрные, как мазут, толстые губы. Другой похудее, погибче, но жилистый,

хотя и не выглядел сильным, бледнолицый и не такой мрачный. Оба горделиво

подкручивали длинные усы, торчавшие почти до ушей. Разбойники были в белых

рубахах, коротких безрукавках из грубой белой шерсти, расшитых чёрным; на

роскошных шевелюрах сидели тюбетейки, украшенные серебром и слегка

сдвинутые набок. Штаны, широкие сверху, сужались к щиколоткам, на ногах —

остроносая крестьянская обувь; у пояса пистолеты и ножи.

— Что вам от меня надо, братья? — жалобно заныл блаженный, притворившись

более трусливым, чем он был на самом деле.

— Деньги, чернец.— И они, как клешнями, сжали ему руки.

— Деньги монастырские,— пролепетал Евтихий.

— Молчи, не то убью! Где они? Вынимай! Монах уже не колебался.

— Пустите меня, иначе я не могу их достать.

Бандиты разжали руки, но не спускали с него глаз. Тот, который молчал,

вытащил из-за пояса нож и схватил его зубами, чтобы быть наготове.

Мушкеты были теперь ни к чему.

Евтихий поспешно вытащил из-за пазухи кошель с деньгами и пытался отвязать его от

шеи. Но нетерпеливый грабитель схватил кошель и дёрнул что было силы. Шея монаха

согнулась, посинела, он задыхался. По счастью, шнурок не выдержал. Но на том месте,

где он был привязан, осталась красная полоска.

— Ладно, эти сойдут... А больше нету? Да не вздумай врать нам, попадёшь чёрту в лапы...

Вы, монахи, погрязли в грехах хуже, чем мы...

— У меня немного своих деньжат, есть так, мелочь...

— Hу и давай их сюда, чего ждёшь...

Евтихий порылся в карманах и высыпал в руки бандиту несколько ирмиликов [27] Ирмилик — старинная турецкая монета. ,

несколько пфеннигов, несколько серебряных монет и ещё кое-какие турецкие деньги.

— И всё? Давай ещё вытаскивай... Я знаю, у тебя набиты карманы.

— Нет у меня, братья,— жалобно сказал благочестивый.

— Так ведь вы, попы, самые и есть разбойники. Сейчас тебя обыщем. Здесь у тебя что?

Они нащупали в рясе бутылки.

— Это водка для игумена,— соврал блаженный.

— Да ты, чёртов монах, небось, сам налижешься у себя в келье?! А ну, подавай

сюда. Возьми её, Георге... Не то я сейчас его раздену, чтобы как следует

обыскать.

«Значит, одного из них зовут Георге»,— отметил про себя Евтихий.

Раздетый, в одном только исподнем — рубахе и подштанниках — он застыдился...

— Ну, так ты больше похож на человека! — съязвил бандит.

Другой, которому атаман бросил рясу и подрясник, стоял молча, держа их и не

выпуская изо рта нож.

— Эй, ты, обыщи вещи, чего стоишь без толку,— приказал атаман.— Выверни их

наизнанку, осмотри подкладку — эти прохвосты умеют прятать деньги...

Георге выворотил одежду, потряс её, помахал ею в воздухе, вывернул карманы: ничего

не упало.

Другой безжалостно обыскивал блаженного, расстегнул ему пояс, чтобы убедиться, что

к ногам не привязан мешочек с деньгами. Евтихий стоял неподвижно. Главной его

заботой было, чтобы разбойники не нашли пистолетов в ботфортах. Потому он сам с

радостью спустил подштанники пониже... Его зелёные, до тех пор вялые глаза, со

зрачками, величиной с булавочную головку, расширились, загорелись, перебегая с

одного бандита на другого. Потом взгляд их остановился на лбу вора, он стал быстро

отыскивать его глаза, вперился в них... И мысленно приказал ему остановиться.

Грабитель прекратил обыск и провёл рукой по лицу — казалось, он хотел стереть нечто

ему мешавшее.

— Хм... как будто больше ничего нет,— подтвердил он, вставая во весь рост. Он