Василе Войкулеску - Монастырские утехи

стола. По его приказанию справа и слева ему поставили по миске и по бокалу, а к ним рядом с

двух сторон положили вилку и нож.

— Я,— разъяснял он братьям,— ем по крайней мере за двоих, да вас двенадцать — всего

четырнадцать. Но на сей раз, может, одолею и за троих.

Взяв в правую руку ложку, а в левую — другую, он опустил их в суп, потом сунул обе в рот

одновременно, как будто ели сразу двое. Тем же манером, вооруживши обе руки вилками, он

заглатывал сразу по два куска жаркого и два колёсика огурца, размалывая их с лёгкостью

зубами и смакуя, точно сладости. А когда взял в обе руки по бокалу и чокнулся сам с собой, то

воцарилось священное молчание. Все с удивлением и завистью смотрели, как ловко он поднес

их к губам и опустошил оба разом, слегка откинув назад голову, и при этом ни капли не

пролил.

Обед длился до позднего вечера за болтовней, побасенками и историями, но пуще всего за

светскими песнями и стихирами. И не прервался бы, если б не кобыла. Забота о ней протрезвила

попа Болиндаке и отца привратника, попечению которого была она вверена. Отцу же

привратнику было желательно поскорее вернуться на пиршество, с которого он принужден был

уйти раньше.

Где запереть её на ночь? Поповские страхи — будто её преследуют разбойники, карауля, чтобы

украсть,— усугублялись, подстрекаемые вином, от которого, как известно, тревоги разрастаются

по крайней мере вдвое. А тут ещё подул ветер и спустилась тьма, так что попу везде мерещились

схоронившиеся бандиты.

Монастырская конюшня — развалющий сарай, прохудившийся, грязный, где стояло несколько

кляч,— была не для Лизы. Не запереть ли её в келью? Один чёрт! Разбойник ударом плеча может

высадить дверь. Разве если кто там спать будет. Но заботливый хозяин понимал, что, кто бы,

принеся себя в жертву, ни лёг с лошадью, всё равно спать будет без просыпу, как убитый. В

кельях для приезжающих, где крашеные стены и циновки на полах, она снова набезобразничает.

Да и кельи эти как следует не запираются.

Отец Нафанаил, старик с пучками бровей, точно два хохолка, упавшие на сверлящие глазки,

высказал соображение, что стоило бы запереть её в церкви. Толстые каменные стены, кованные

железом двери, стальной замок с потайным запором и окна высоко — сам дьявол на них не

вскарабкается.

Но игумен возмущённо воспротивился и принялся хулить Нафанаила на чём свет стоит.

— Как можешь ты, отец, рассуждать, точно юнец неразумный? — распекал его игумен.— Смеем

ли мы осквернять дом господень?

И стали снова обсуждать, куда укрыть кобылу. Пока они изрядно так друг друга мучили, попу

вспомнился его забытый дом, попадья и заждавшиеся дети...

— Воротимся домой, отец протоиерей,— забеспокоился он.— Доедем поздненько, однако

всех найдем бодрствующими, и стол от еды ломиться будет. Теперь жёнка, как я ей и велел,

зарезала гусыню и двух кур. Пироги испекла из кукурузной муки. У меня и цуйка и доброе винцо,

за которым можно побеседовать.

Протопоп туго стал соображать, мешкал. Игумен же и другие монахи на них набросились и в

один голос со всех сторон настаивали:

— Да как такое возможно! Никогда не позволим. Уезжать среди ночи? Чтоб на отца протоиерея

разбойники напали? Чтобы у попа украли кобылу? Не разрешаем им уехать, и всё тут!

Слыханное ли дело так попирать законы гостеприимства!..

— Беги, брат,— приказал игумен привратнику,— возьми себе кого-нибудь в помощь, заприте

изнутри большие ворота — как зимой. Чтоб никто не ушёл и особливо чтоб никто не вошёл и нас

не потревожил. Да задвинь их покрепче на засов — как от бандитов.

И другие гигантские дубовые ворота, что были рядом — у того проулка, через который въехал

Болиндаке,— тоже были заперты. Теперь монастырь стал как крепость. Чтобы туда

проникнуть, надо было взять его штурмом!

— Ну, что ты теперь скажешь? — спросил игумен.

— Скажу, что кобылу мою скорее здесь украдут, где она сокрыта, чем на дороге,— резонно

возразил поп на похвальбу игумена.— Значит, ночь ей здесь проводить посреди двора, и роса на

неё падёт или дождик намочит. Потому как в конюшню вашу я её не поведу.

Старец почесал затылок.

— Накроем её одеялами.

— Нет... Я другое скажу. Оставлю я в монастыре отца протоиерея — пускай живёт сколько

заблагорассудится.

— Ему надобно пожить здесь не менее трёх дней, как положено в монастыре,— оборвал его отец