Эрнст Гофман - Новеллы

Растерянные и онемевшие, точно громом пораженные, художники уставились на Сальватора. Насладившись вволю их смущенным видом, он продолжал:

— Итак, господа, вы не пожелали терпеть в своих рядах Антонио, потому что он лекарь, а я-то как раз думаю, что благородная Академия Сан-Лука очень нуждается в услугах лекаря, а особенно костоправа: он мог бы вправить вывихнутые суставы тем увечным фигурам, которые выходят из мастерских кое-кого из ваших художников! Теперь уж вам не удастся откладывать то, что вы должны были сделать давно, а именно принять в Академию замечательного художника Антонио Скаччати.

Академики проглотили горькую пилюлю, преподнесенную Сальватором, сделали вид, будто они в восторге от того, что Антонио так убедительно обнаружил свой талант, и с большой помпой произвели его в члены Академии.

Как только по Риму прошел слух, что чудесную картину создал Антонио, его стали осыпать не только нескончаемыми хвалебными отзывами, но и предложениями написать крупные произведения. Так благодаря хитроумным действиям Сальватора юноша разом вышел из тьмы безвестности и в момент, когда он только собирался начать карьеру художника, оказался вдруг окруженным небывалым почетом.

Антонио был наверху блаженства. Тем сильнее удивился Сальватор, когда через несколько дней юноша предстал перед ним бледный и изможденный, истинное воплощение горя и отчаяния.

— Ах, Сальватор, — промолвил Антонио. — Может ли меня тешить сейчас мысль о том, что вы подняли меня на такую высоту, о какой я и мечтать не смел; что потоки хвалы и почестей беспрестанно омывают меня; что передо мной, наконец, открылся путь к великолепной жизни в искусстве, если я бесконечно несчастен, ибо картина, которой я, как и вам, мой дорогой мастер, обязан своей победой, обрекла меня на непоправимое несчастье?

— Ни слова более! — воскликнул Сальватор. — Не возводите напраслину на искусство и на свою картину! И я нисколько не верю в то, что вас постигло страшное несчастье. Вы любите, а в этих случаях не могут мигом исполняться ваши желания, вот и все. Влюбленные подобны детям, которые разражаются слезами, как только кто-то их куколку тронет. Перестаньте, прошу вас, сетовать, это просто невыносимо. Сядьте-ка вон там и расскажите спокойно, как обстоят дела с прекрасной Магдалиной и вообще с вашей любовной историей и где находятся те камни преткновения, которые нам надо убрать. Говорю: «нам», так как заранее обещаю свою помощь. И чем больше приключений выпадет при этом на нашу долю, тем охотнее я этим займусь. Кровь и впрямь опять забурлила у меня в жилах, и все мое существо толкает меня на новые дерзкие поступки. Так рассказывайте же, Антонио! И, как я уже сказал, с полным спокойствием, без всяких ахов и охов!

Антонио уселся в кресло — его Сальватор пододвинул к мольберту, перед которым работал, — и начал свой рассказ.

— На улице Рипетта, — сказал он, — в высоком доме с балконом, образующим такой выступ, который нельзя не заметить, проходя через Порта дель Пополо, живет самый чудаковатый человек во всем Риме. Старый холостяк, воплотивший в себе все пороки этого сословия, скупой, суетный, молодящийся, влюбчивый, фатоватый! Ростом он высок, тощ как жердь, носит парик из белокурых волос, ходит в пестром платье испанского покроя и островерхой шляпе, на руках у него перчатки с отворотами, а на боку шпага…

— Постойте, постойте! — прервал юношу Сальватор. — Минуточку, Антонио, минуточку!

С этими словами он перевернул на мольберте картину, над которой работал, и несколькими смелыми штрихами набросал углем портрет странного старика, который так нелепо вел себя перед картиной Антонио.

— Клянусь всеми святыми, — закричал Антонио, вскакивая со стула и расхохотавшись от души, несмотря на владевшее им отчаяние, — клянусь всеми святыми, это он, это синьор Паскуале Капуцци, тот самый, о котором я говорю. Он, он собственной персоной!

— Видите, — спокойно промолвил Сальватор, — я уже знаю того малоприятного господина, который, судя по всему, является вашим ненавистным противником. Но продолжайте же!

— Синьор Паскуале Капуцци, — сказал Антонио, — безумно богат, но при этом, как я уже сказал, феноменально скуп. Лучшее, что есть у этого грязного сквалыги и шута, — это то, что он любит искусство, особенно музыку и живопись, но и тут столько глупого примешивается, что с ним все равно дело иметь невозможно. Он мнит себя величайшим композитором на свете и таким певцом, какого и в папской капелле не сыщешь. Поэтому он поглядывает снизу вверх на старика Фрескобальди [306] Фрескобальди, Джироламо (1583–1644) — известный композитор, писал вокальную и инструментальную музыку. и полагает, что Чекарелли [307] Чекарелли, Одоардо (ум. ок. 1655) — теоретик музыки, тенор, впоследствии капельмейстер папской капеллы. , хоть в Риме и говорят об удивительном очаровании его голоса, смыслит в пении не больше, чем смазной сапог, а он-то, Капуцци, уж хорошо знает, как очаровывать людей. Но так как первый папский певец носит гордое имя Одоардо Чекарелли ди Мераниа, то и нашему Капуцци нравится, когда его величают синьором Капуцци ди Сенигаллия. Ведь в Сенигаллии, а именно, как гласит молва, в рыбачьей лодке, его родила мать, испугавшись внезапно вынырнувшего тюленя, отчего ему и свойственно много тюленьего. В молодости он поставил одну свою оперу, которая была беспощадно освистана, что, впрочем, не охладило его пыл и не умерило страсть к сочинению отвратительной музыки. А, услышав оперу Франческо Кавалли [308] Кавалли, Франческо (наст. имя Калетти, род. ок. 1600). Упомянутая опера была поставлена в 1639 г. «Le Nozze di Teti e Peleo» [309] «Свадьба Фетиды и Пелея» (итал.). , он клялся и божился, что композитор позаимствовал из его бессмертных творений самые утонченные идеи, из-за чего Капуцци чуть не побили, а может, дело дошло бы и до поножовщины. А еще он одержим страстью к исполнению арий, и при этом мучит худосочную chitaгга [310] Гитару (итал.). , которой надлежит своим треньканьем сопровождать его душераздирающее вытье. Верный, но недоразвитый Пилад нашего певца — кастрат крохотного роста, известный в Риме под именем Питикиначчо. К ним обоим частенько присоединяется… Как вы думаете, кто?.. Не кто иной, как Пирамидальный Доктор! На звуки, которые он издает, способен только осел, впадающий в меланхолию, но сам-то он полагает, что отлично исполняет басовые партии — не в пример Мартинелли [311] Мартинелли, Джорджо — певец папской капеллы. из папской капеллы. Эти три достопочтенных господина встречаются по вечерам, выходят на балкон и так поют мотеты Кариссими [312] Кариссими, Джакомо (ок. 1600–1674) — композитор, сочинял духовную музыку. , что собаки и кошки со всей округи поднимают жуткий вой, а люди посылают адское трио ко всем чертям.