Нацумэ Сосэки - Десять снов

Картина кисти Бусона [1] Ёса Бусон (1716–1783) — японский поэт и художник. ( Здесь и далее — прим. переводчиков.) на раздвижной перегородке: разбросанные там и сям, то ярче, то бледнее прорисованные темные ивы; по дамбе, нахлобучив соломенную шляпу, бредет продрогший рыбак. В нише — свиток, изображающий пересекающего море бодхисаттву Мондзю [2] Мондзю — бодхисаттва Манджушри ( санскр.), считающийся воплощением мудрости; одна из его важнейших функций — переправлять людей на другой берег существования, то есть помогать достичь нирваны. . Откуда-то из темноты доносился запах все еще тлеющих курительных палочек. Монастырь был огромным и из-за царившей в нем тишины казался совершенно безлюдным. Но стоило мне взглянуть наверх, и круглая тень от круглого бумажного фонаря на темном потолке, казалось, ожила.

Все еще стоя на колене, левой рукой я приподнял подушку, а правой пошарил под ней — он был на месте! Поправив подушку, я с облегчением опустился на нее.

— Ты же самурай. А самурай непременно должен достичь просветления, — сказал настоятель. — Раз тебе никак не удается достичь просветления, значит, ты не самурай! Ты отребье. Ха-ха, злишься! — рассмеялся настоятель. — Так принеси мне доказательства своего просветления! — сказав так, он грубо повернулся ко мне спиной. Наглец!

Прежде чем напольные часы в соседнем зале пробьют, я непременно достигну просветления! После этого нынче же ночью я вернусь в комнату настоятеля и обменяю просветление на его голову. Если я не смогу достичь просветления, придется сохранить ему жизнь. Во что бы то ни стало я должен достичь просветления! Ведь я самурай! Если достичь просветления мне не удастся, покончу с собой. Оскорбленный самурай не вправе жить. Умру достойно!

Подумав так, я невольно снова скользнул рукой под подушку и вытащил кинжал в ножнах, покрытых красным лаком. Крепко сжав рукоять, я достал кинжал из краснолаковых ножен. Холодное лезвие блеснуло в темной комнате. Кинжал был великолепен — он легко выскользнул из ножен, казалось, послышался свист рассеченного им воздуха. Всю свою ярость я сосредоточил на острие клинка. Я смотрел на острое лезвие, увы, словно сжавшееся до размеров игольного ушка и неотвратимо заострявшееся на острие кинжала в девять сун и пять бу [3] 9 сун 5 бу — около 30 см. , и мне вдруг нестерпимо захотелось нанести удар этим острым клинком! К правой кисти прилила кровь, рукоять стала липкой. Губы тряслись.

Вложив кинжал в ножны, я заткнул его за пояс справа и сел в позу лотоса. Пустота, о которой говорил Дзёсю [4] Дзёсю или Дзюсин (778–897) — китайский наставник чаньской школы Линьцзи (Риндзай — яп.) Чжаочжоу Гуншэнь (Дзёсю — яп.) . Герой пытается решить знаменитый коан «Нет!» («У» — кит., «Му» — яп.) , который обычно задают всем ученикам этой школы в Китае и Японии. . Что же такое пустота?! Гнусный монах! — заскрежетал я зубами.

Я так крепко стиснул зубы, что через ноздри вырвалось обжигающее дыхание, в висках заломило, глаза готовы были вылезти из орбит.

Я видел свиток. Я видел фонарь. Я видел циновку. Я отчетливо видел голову настоятеля, блестящую, как медный чайник. Я даже слышал издевательские слова, извергающиеся из его огромного акульего рта. Дерзкий монах! Во что бы то ни стало я должен снести эту бритую голову! Я достигну просветления! Пустота, пустота, повторял я про себя. Но сколько я ни твердил: пустота, до меня все-таки доносился запах курительных палочек. Проклятые благовония!

Сжав кулаки, я вдруг ударил себя по голове так, что чуть не вскрикнул. Затем — что было мочи — стиснул зубы. Из подмышек заструился пот. Спина словно одеревенела. Согнутые колени вдруг заломило. Пусть совсем сломаются! — подумал я. Но было больно! Нестерпимо! А понимание «пустоты» все не приходило. Как только мне начинало казаться, что вот-вот я достигну его, тут же наваливалась боль. Я пришел в ярость. Я был зол. Я был совершенно раздавлен. Слезы катились градом. Захотелось одним ударом размозжить себе кости, уничтожить плоть, бросившись с вершины огромной скалы.

Но я все же терпел и сидел не шелохнувшись. Молча терпел почти невыносимую боль. Боль разрывала каждую мышцу и лихорадочно рвалась наружу через поры, но поры все до единой были закупорены. Положение и впрямь совершенно безвыходное, нестерпимое.

Тут в голове у меня помутилось. И светильник, и картина Бусона, и циновки, и полка в нише поплыли перед глазами. Где уж там постичь пустоту! Я едва-едва мог усидеть. И тут вдруг часы в соседней комнате пробили — динь!