Грэм Грин - Суть дела

Теперь уж некому сказать правду. Кое-чего не должен был знать начальник полиции, кое-чего — Луиза; даже Элен и той он не мог сказать всего: ведь он принес такую жертву, чтобы не причинять ей боли, зачем же сейчас ему зря ее огорчать? Ну а что касается бога, он мог с ним разговаривать только как с врагом — такая у них была друг на друга обида. Он пошевелил на столе рукой, и казалось, будто зашевелилось и одиночество, оно коснулось кончиков его пальцев. «Ты да я, — сказало одиночество, — да мы с тобой». Если бы посторонние все о нем знали, подумал он, пожалуй, ему бы даже позавидовали: Багстер позавидовал бы, что у него есть Элен, Уилсон — что у него Луиза. «В тихом омуте…» — воскликнул бы Фрезер, плотоядно облизываясь. Им еще, пожалуй, кажется, что мне от всего этого есть какая-то корысть, мысленно удивился он, хотя вряд ли кому-нибудь на свете дано меньше, чем мне. И я не могу даже себя пожалеть: ведь я точно знаю, как я виноват. Видно, он так далеко загнал себя в пустыню, что даже кожа его приняла окраску песка.

Дверь за его спиной осторожно скрипнула. Скоби не шевельнулся. Сюда крадутся соглядатаи, думал он. Кто это — Уилсон, Гаррис, слуга Пембертона, Али?…

— Хозяин, — прошептал чей-то голос, и босая нога шлепнула по цементному полу.

— Кто это?… — спросил Скоби, не оборачиваясь. Из розовой ладони на стол упал комочек бумаги, и рука исчезла. Голос произнес:

— Юсеф сказал приходить тихо, пусть никто не видит.

— А чего Юсефу опять надо?

— Он посылает подарок, очень маленький подарок.

Дверь снова закрылась, и в комнату вернулась тишина. Одиночество сказало: «Давай прочтем вместе — ты да я».

Скоби взял комочек, он был легкий, но в середине лежало что-то твердое. Сначала Скоби не сообразил, что это такое, — наверно, камушек, положенный в записку, чтобы ее не сдуло ветром, и стал искать, где же самое письмо, которого, конечно, не оказалось — разве Юсеф кому-нибудь доверит написать такое письмо? Тогда он понял, что в бумаге бриллиант. Он ничего не понимал в драгоценных камнях, но по виду этот стоил не меньше, чем весь его долг Юсефу. Видимо, тот получил сообщение, что алмазы, посланные им на «Эсперансе», благополучно прибыли. Это не взятка, а знак благодарности, объяснил бы ему Юсеф, прижав толстую руку к своему открытому, ветреному сердцу.

Дверь распахнулась, и появился Али. Он держал за руку хныкающего парня. Али сказал:

— Этот вонючка шатался по всему дому. Пробовал двери.

— Кто ты такой? — спросил Скоби.

Парень залепетал, заикаясь от злости и страха:

— Я слуга Юсефа. Я принес хозяину письмо. — Он показал пальцем на стол, где в скомканной бумажке лежал камешек. Али перевел взгляд туда. Скоби сказал своему одиночеству: «Нам с тобой надо побыстрей шевелить мозгами!» Он спросил парня:

— Почему ты не пришел, как все люди, и не постучал в дверь? Почему ты прокрался, как вор?

Парень был худой, с грустными, добрыми глазами, как у всех племен менде. Он заявил:

— Я не вор. — Ударение на первом слове было таким незаметным, что, может быть, он и не собирался сказать дерзость. — Хозяин приказал идти очень тихо.

— Отнеси это обратно Юсефу и скажи ему, что я хотел бы знать, откуда он берет такие камни. Я думаю, что он ворует камни, и скоро все разузнаю. Ступай. На, возьми. Ну-ка, Али, выбрось его отсюда.

Али вытолкал парня в дверь, и Скоби услышал шарканье их подошв по дорожке. Что они делают, шепчутся? Он подошел к двери и крикнул им вслед:

— Скажи Юсефу, что я как-нибудь ночью к нему заеду и мы уж с ним поговорим по душам!

Он захлопнул дверь, подумав: как много знает Али. Недоверие к слуге снова забродило у него в крови, словно лихорадка. Али может меня погубить, подумал он, и не только меня, но даже их.

Он налил себе виски и взял со льда бутылку содовой. Сверху крикнула Луиза:

— Генри!

— Что, дорогая?

— Уже двенадцать?

— Около того, по-моему.

— Пожалуйста, не пей ничего после полуночи. Ты ведь помнишь про завтрашний день? — Конечно, помню, подумал он, осушая стакан; завтра первое ноября, день Всех святых, а сегодня — ночь всех усопших. Чей дух пролетит над этим бокалом? — Ты ведь пойдешь к причастию, дорогой? — И он подумал устало: когда же всему этому будет конец? Но чего мне теперь церемониться? Если уж губить душу, так губить до конца. Единственный дух, который сумело вызвать виски, было все то же одиночество: оно кивало, сидя напротив, отхлебывая из его стакана. «Следующим испытанием, — напомнило ему одиночество, — будет рождество, ночная служба, и тебе не отвертеться, никакие отговорки тебе в ту ночь не помогут, да и потом тоже… целой вереницей пойдут праздники, а обедни весной и летом потянутся бесконечной чередой». Перед глазами его возникло залитое кровью лицо, глаза, закрытые под градом ударов, откинутая набок от боли голова Христа.