Эмиль Золя - Собрание сочинений. Т. 16. Доктор Паскаль

Паскаль и Клотильда хвалили все, что она готовила, но это не мешало им шутить, как только Мартина отлучалась из столовой. Они начали снова, как в былые дни, подсмеиваться над ее скупостью, уверяли, что она отсчитывает горошинки перца, по стольку-то зернышек на каждое блюдо, и все это ради экономии. Если же в картофеле почти не было масла, а котлетки оказывались так малы, что их можно было сразу проглотить, Паскаль и Клотильда обменивались быстрым взглядом и ждали, когда Мартина выйдет, чтобы похохотать, уткнувшись в салфетку. Они забавлялись всем, смеялись над наступившей нищетой.

В конце месяца Паскаль вспомнил о жалованье Мартины. Обычно она сама брала свои сорок франков из денег, находившихся в ее распоряжении.

— Бедняжка, — сказал он ей как-то вечером, — откуда же вы возьмете жалованье, раз у нас нет денег?

Минуту она стояла расстроенная, вперив глаза в землю.

— Что поделать, сударь, придется мне, видно, обождать.

Но Паскаль чувствовал, что служанка чего-то не договаривает, очевидно, ей пришла в голову мысль, как уладить дело, но она не решается ее высказать. Он постарался ободрить ее.

— Если только вы согласитесь, сударь, — я была бы не прочь, чтобы вы подписали мне бумагу.

— Какую бумагу?

— Бумагу, на которой вы каждый месяц будете отмечать, что должны мне сорок франков.

Паскаль тотчас приготовил расписку, к полному удовольствию Мартины: она тщательно сложила ее, словно настоящий банковый билет. И сразу успокоилась. Для доктора и его подруги эта бумажка стала поводом для новых шуток. Откуда эта всесильная власть денег над некоторыми душами? Старая дева смиренно прислуживала им, а доктора обожала до такой степени, что готова была отдать за него жизнь, и вместе с тем она потребовала у него какую-то нелепую расписку, ничего не стоящую бумажку взамен жалованья, которое он не мог уплатить!

Впрочем, до сих пор Паскаль и Клотильда без труда сохраняли ясность духа в беде, — они просто ее не ощущали. Они жили вдали от всего мирского, в обетованной земле своей страсти. За столом они не замечали, что едят, и вполне могли подумать, будто им подают роскошные яства на серебряных блюдах. До сознания Паскаля и Клотильды не доходило, что бедность их все растет, что голодная служанка питается крохами с их стола; они ходили по пустому дому, как по дворцовым палатам, обтянутым шелком, полным сокровищ. Без сомнения, это была самая счастливая пора их любви. Спальня заменяла им целый мир, спальня, обитая старым ситцем цвета утренней зари, где они вкушали безмятежное счастье в объятьях друг у друга, полагая, что этому блаженству не будет конца. Рабочий кабинет тоже хранил милые их сердцу воспоминания, и они сидели в нем часами, убаюканные радостным сознанием, что долго прожили здесь вместе. А за стенами дома, во всех уголках Сулейяды, — царственное лето воздвигало свой голубой, сверкающий золотом чертог. Они прогуливались утром по благоухающим дорожкам сосновой рощи, в полдень — под темной сенью платанов, освежаемой журчащим ручейком, а вечером — на прохладной террасе или на еще теплом току, омытом сумеречным светом, голубоватым светом первых звезд, и наслаждались своей нищенской жизнью, лелея единственную честолюбивую мечту всегда жить вдвоем вдали от всего и от всех. С тех пор как они принадлежали друг другу, они владели землей, всеми ее сокровищами, счастьем, властью.

Между тем к концу августа положение еще ухудшилось. Порой среди этой сладостной праздности, жизни без тягот и обязанностей их охватывала тревога: так не может, так не должно продолжаться до бесконечности. Однажды вечером Мартина объявила, что у нее осталось всего пятьдесят франков, — если даже отказаться от вина, на эти деньги не прожить и двух недель. В то же время до них дошли плохие вести: нотариус Грангийо в самом деле оказался несостоятельным, и даже частные вкладчики не получат ни гроша. Сначала оставалась надежда на дом и две фермы, которые сбежавший нотариус не мог прихватить с собой: но потом выяснилось, что эти владения были переписаны на имя его жены; ходили слухи, будто нотариус наслаждается красотами Швейцарии, тогда как его жена, отгородившись от неприятностей, преспокойно живет в одной из ферм и пользуется с нее доходом, словно и в помине не было их банкротства. Возмущенные обитатели Плассана рассказывали, что жена терпимо относилась к распущенности мужа, — она даже позволяла ему иметь двух содержанок, которых он и увез с собой на швейцарские озера. А Паскаль, со свойственной ему беспечностью, даже не подумал обратиться за советом к прокурору, он считал, что достаточно осведомлен о положении дел благодаря городским сплетням и незачем ворошить всю эту грязную историю, раз все равно нельзя ничем помочь.