Эмиль Золя - Собрание сочинений. Т. 16. Доктор Паскаль

— Мне есть на что жить, я поселюсь где-нибудь на покое и буду тратить проценты со своих сбережений… А вас, барышня, я могу оставить, — нужда вам больше не угрожает… Завтра господни Рамон объяснит вам, как удалось спасти у нотариуса годовой доход в четыре тысячи франков. А пока что вот ключ от секретера, где вы найдете пять тысяч франков, их оставил хозяин… О, я отлично знаю, у нас с вами не будет недоразумений. Хозяин не уплатил мне за три месяца, но у меня есть расписки, которые это подтверждают. Кроме того, в последнее время я из собственного кармана истратила около двухсот франков, а он даже и не знал, откуда шли деньги. Все это у меня записано, и я спокойна — вы, барышня, не захотите обсчитать меня ни на один сантим… А послезавтра, когда хозяина уже не будет здесь, уйду и я.

Она спустилась на кухню, и хотя слепое благочестие толкнуло старую деву на соучастие в преступлении, Клотильду глубоко опечалил ее уход. Перед тем как вернуться в спальню, Клотильда стала собирать остатки бумаг и, к своей радости, обнаружила преспокойно лежащее на столе родословное древо, оставшееся незамеченным обеими женщинами. Эта святая реликвия было все, что уцелело от разгрома. Она схватила ее и пошла в спальню, чтобы спрятать в своем комоде вместе с обгоревшими клочками бумаг.

Оказавшись снова в торжественной тишине спальни, она ощутила странное волнение. Какое величавое безмолвие, какой глубокий мир рядом с всесокрушающим варварством, которое наполнило соседнюю комнату дымом и пеплом! В сумраке спальни веяло священным покоем, две восковые свечи горели, не мигая, чистым, неподвижным пламенем. Она заметила, что лицо Паскаля стало совсем белым среди волн седой бороды и волос. В ореоле света он казался божественно прекрасным. Она наклонилась, еще раз поцеловала его и ощутила на губах холод мраморного лица с навеки закрытыми глазами. И так велика была ее скорбь, ибо она не уберегла творения, которое он завещал ей охранять, что она, рыдая, упала на колени. Над человеческим гением совершили надругательство, и Клотильде казалось, что весь мир рушится вместе с варварским уничтожением дела всей жизни Паскаля.

Сидя в кабинете Паскаля с ребенком на руках, которого она только что кончила кормить грудью, Клотильда застегнула корсаж. Стоял один из великолепных дней конца августа, небо пламенело, но в мягкий, дремотный полумрак обширной комнаты сквозь щели тщательно закрытых ставней пробивались лишь скупые солнечные лучи. Было около трех часов. Безмятежный воскресный покой, казалось, проникал сюда вместе с отдаленным звоном колоколов, благовестивших к вечерне. В опустевшем доме, где мать и малыш остались одни после обеда, так как служанка отпросилась навестить свою двоюродную сестру, стояла глубокая тишина.

Клотильда взглянула на своего ребенка, крупного мальчика, которому исполнилось уже три месяца. Она разрешилась от бремени в последних числах мая. Вот уже десять месяцев, как она не снимала траура по Паскалю, — простое длинное черное платье, в котором она была необыкновенно хороша, изящная, стройная, с молодым печальным лицом, обрамленным прелестными белокурыми волосами. Улыбаться она еще не могла, но ее наполняло сладостное чувство при виде очаровательного пухленького, розового ребенка, с губами, еще влажными от молока; его взгляд упал на полосу света, в которой плясали пылинки. Он казался удивленным и не сводил глаз с этого золотого сияния, с этого ослепительного чуда. А потом к нему тихо подкрался сон, он уронил на руку матери маленькую круглую головку, уже покрытую светлым пушком.

Клотильда тихонько поднялась и уложила сына в колыбель, стоявшую подло стола. С минуту она постояла над ним и, убедившись, что ребенок заснул, опустила кисейный полог. Мягко, бесшумно ступая в полутьме, будто она едва касалась пола, Клотильда занялась делами, — убрала лежавшее на столе детское белье и дважды обошла комнату в поисках затерявшегося носочка. Она была молчалива, тиха и в то же время очень деятельна. Сегодня, оставшись в полном одиночестве, она размышляла, и перед ней вновь проходил истекший год.

Не успела она прийти в себя после душераздирающих похорон Паскаля, как внезапно уехала Мартина, которая, заупрямившись, не пожелала отработать положенную неделю и привела на свое место двоюродную сестру соседки-булочницы, крупную черноволосую девушку, к счастью, оказавшуюся довольно чистоплотной и честной. Сама Мартина поселилась в Святой Марте, забытом богом местечке, где жила настолько скупо, что умудрялась откладывать деньги из процентов со своего маленького капитала. Наследников у нее не было, — кому же достанутся плоды этого неслыханного скопидомства? За десять месяцев она ни разу не переступила порога Сулейяды; хозяина здесь больше не было, и она даже не захотела взглянуть на его сына.