Инал Кануков - Антология осетинской прозы

Скука… Невыносимая скука. Первые полторы недели еще кое-как прошли, но теперь нет возможности совладать со скукою… Никто не посещает меня, да и сам я никого уже не посещаю: со всеми родными и знакомыми уже повидался неоднократно. В первые дни моего приезда время проходило еще сносно. Придут несколько женщин-родственниц поздравить меня с приездом. Первым долгом они обнимали меня троекратно, приговаривая:

— О мое солнышко! Мой ясный день, как ты вырос! Какой ты большой стал!

Потом желали мне быть иналаром (генералом) или офицером. У нас, в особенности женщины, никак не могут допустить, чтобы, учась у русских в школе, не «получить офицера».

— А какой ты мне сделаешь подарок, когда сделаешься офицером? — обыкновенно спрашивает посетительница. — Уж ты мне привези башмаки, чтобы я носила их в знак памяти, или же привези мне платок шелковый; а вот моему маленькому Бибо сапожки.

— Хорошо, хорошо, — говорю я обыкновенно на это.

— Да не забывай нас, когда сделаешься офицером, — добавляет она, — а то вот сколько наших в России пропало, как только получили офицера. Позабыли даже своих родных и не помогают им!

И на этом я их утешаю. Потом, поболтав между собою об аульных новостях, до которых, скажу мимоходом, наши женщины большие охотницы, они расходятся по домам. Или же, если женщин нет, придет какой-нибудь мужчина и поздоровается, взявши за руку, но никогда не обнимается, как женщины. Станет он расспрашивать таким же точно образом и прежде всего, конечно, спросит:

— Скоро ли будешь офицером?

— Скоро, — отвечаю я на это.

— Это хорошо, — говорит он, — Только не забывай своих, — добавит он и также сошлется на тех офицеров из наших, которые, по его выражению, «улупа харынц» (то есть прокучивают свое жалованье) и пренебрегают своими.

Попросит и он себе подарочка. Обыкновенно, если посетитель старик, то уже я заранее знаю, что он попросит трубку, оправленную серебром; если молодой — попросит или кинжал серебряный, или же «газыри» серебряные. Пообещаешь им, и они разойдутся, довольные мною.

Таким образом благодаря посетителям и посетительницам, проходила моя монотонная аульная жизнь. Но теперь, так как никто уже не стал посещать меня, то и скука вполне овладела мною. Напрасно я принимаюсь за чтение — не помогает. Единственные гости, которые еще посещают по временам мою обитель, — это телята; во время жары, спасаясь от оводов и комаров, они вбегают с шумом в раскрытые двери моего тавдганана и нарушают тишину моей отшельнической жизни…

Проснувшись, я взглянул в окно. Прежде всего в глаза мне кинулся наш аульный холм [3] Холм в ауле — место общественного собрания. Сюда в нерабочую пору собираются все аульные жители и решают частные и общественные дела или же просто проводят досужее время в пустых разговорах. Сообщают друг другу новости разного рода: кто о приказании начальника округа, кто о покосе. Иной раз среди собравшейся толпы «холмовиков» раздается монотонный звук двухструнной скрипки, которая у нас, осетин, называется кабаньей головой («хуыйы cap».) Под монотонный звук кабаньей головы какой-нибудь старец напевает песнь про Баби или Чермена, или же рассказывает легенду про Батрадза, сына Хамыца, который вел упорную борьбу даже с небом и, наконец, сам погиб от своего знаменитого «ахсаргарда» (меча). И если бы этот лысый холм, на котором собираются завсегдатаи, получил дар слова и мог бы рассказать слышанные им от болтливых стариков разные россказни, если бы он сообщил нам, сколько людей провели на нем всю свою жизнь до самой дряхлости в праздной болтовне, то пришлось бы нам прийти в ужас. Но холм молчит и покорно поддерживает на своей лысине стариковские тела, безмолвно внимая их нескончаемой болтовне от утра до самого позднего вечера. (Прим. автора.) — этот холм у меня как бельмо на глазу, на котором толпа мужчин о чем-то шумно разговаривала. На вопрос мой, что за сборище, брат мне сказал, что то собрались старшины и судьи, так как нынче день заседания. Я вспомнил, что в аулах теперь правильные судебные заседания.

«Пойду посмотрю, о чем говорят», — подумал я. Оделся, умылся, пошел на холм. Все приветствовали меня с добрым утром. Те, которые сидели, приподнялись со своих мест и предложили мне сесть. Я отказался, как требовало приличие, так как я был моложе их.

— Будет сейчас заседание суда, — обратился ко мне один знакомый старик, бывший членом суда. — Ты ведь по-книжному знаешь и, вероятно, всякое дело понимаешь лучше нас: так, где случится, там можешь направить нас на путь, если будем ошибаться.