Уильям Моэм - Рассеянные мысли [сборник]

Миссис Уортон жила в Париже, но иногда приезжала в Англию, главным образом, как мне кажется, для того, чтобы навестить своего близкого и глубоко почитаемого друга Генри Джеймса. Во время этих визитов она по нескольку дней жила в Лондоне, и в один из таких приездов леди Сент-Хелиер пригласила ее на обед. Я тоже получил приглашение. У ее светлости был большой дом на Портленд-плейс, где она устраивала множество приемов. Над ней посмеивались, считая ее охотницей за знаменитостями, но с готовностью принимали ее предложения, поскольку не сомневались, что окажутся в одной компании с обладателями самых нашумевших имен. Когда некоего преступника судили за особо жестокое убийство, его родные устроили из этого дела тему для светских сплетен. Говорят, что, когда один молодой пижон спросил у другого, не знаком ли он с обвиняемым, тот ответил: «Нет, но если его не повесят, я обязательно увижу его у леди Сент-Хелиер на следующей неделе». Вечеринка, на которую меня пригласили, устраивалась для узкого круга, и, поскольку, кроме миссис Уортон, я был там единственным литератором, после обеда хозяйка подвела меня к ней, чтобы мы могли немного поболтать. Она сидела посередине небольшого дивана, как на троне, и не выразила желания подвинуться: тогда я взял стул и сел напротив. Она была немного мала ростом, с ясными глазами, правильными чертами лица и бледной кожей, туго обтягивающей скулы. На фоне сдержанного великолепия ее наряда остальные дамы выглядели безвкусно и провинциально. Миссис Уортон говорила, и я слушал. Она говорила очень хорошо. Она говорила двадцать минут. За это время она в общих словах коснулась живописи, музыки и литературы. Она не произнесла ничего банального или несправедливого. Все сказанное ею о Морисе Барресе, Андре Жиде и Поле Валери было совершеннейшей правдой; она прекрасно разбиралась в творчестве Дебюсси и Стравинского; и, конечно же, нельзя было не согласиться с ее остроумными суждениями касательно Родена и Майоля, а также Сезанна, Дега и Ренуара. Ни в ком другом не встречал я столь тонко чувствующего и трезво мыслящего человека, обладающего к тому же тонким художественным вкусом.

Хотя, к сожалению, мои литературные друзья не считают меня интеллигентом, я очень люблю поговорить с культурными людьми и считаю, возможно, ошибочно, что вполне способен внятно изложить свою точку зрения. Конечно, иногда, когда я увожу разговор по тропинке мистицизма, рассуждаю о Дионисии Ареопагите и Луисе де Лионе, а также для полноты картины упоминаю Шанкарачарью, мои друзья начинают хватать ртом воздух, как радужная форель, вытащенная из воды. Но миссис Уортон уложила меня на обе лопатки. Людей, которые одинаково хорошо разбираются во всем, очень мало. Как-то раз я сидел в опере за одной знаменитой и талантливой дамой. Давали «Тристана и Изольду». В конце второго акта дама накинула на плечи горностаевое манто и, повернувшись к своему спутнику, сказала: «Давай уйдем. Что-то в этой пьесе нет никакого действия». Разумеется, она была права, но не в этом дело. Я знаю умных и чутких людей, которые предпочитают Верди Вагнеру, Шарлотту Бронте Джейн Остен и холодную баранину холодной же дичи. У миссис Уортон не было слабых мест. Она обладала безупречным вкусом. Ей нравились только по-настоящему прекрасные вещи. Но таково уж свойство человеческой натуры (моей, по крайней мере), что во мне просыпается дух противоречия. Мне хочется найти трещину в сияющей броне ее утонченности. Вот если бы она вдруг призналась в тайной любви к чему-то пошлому, ну, например, к Мэри Ллойд, или обмолвилась, что каждый вечер ходит в театр Виктория-палас послушать «Прогулку по Ламбет-уолк»! Но нет. Она говорила только правильные вещи. И самое худшее: я не мог не согласиться с каждым ее словом. Мне больше ничего не оставалось, кроме как признать, что Майоль скучен, а Андре Жид глуп. Чего бы ни касался разговор, обо всем она говорила ровно то, что думал я сам и что должен думать каждый здравомыслящий человек. Это было просто невыносимо!

Наконец я спросил ее:

— Скажите, а что вы думаете об Эдгаре Уоллесе?

— А кто такой Эдгар Уоллес? — ответила она.

— Как, вы не читаете триллеров? — поинтересовался я.

— Нет.

Никому до нее не удавалось вместить в односложное слово столько гнева, осуждения и обиды. Я бы не сказал, что миссис Уортон побледнела, поскольку она была женщиной светской и инстинктивно чувствовала, как лучше сгладить неловкость, но взгляд ее устремился куда-то в сторону, а губы скривила принужденная улыбка. Так ведет себя женщина, которая получила от мужчины непристойное предложение, однако хорошее воспитание подсказывает ей, что уж лучше оставить его незамеченным, чем устраивать сцену.