Пэлем Вудхауз - Дева в беде

Полицейский постукал толстого юношу по плечу.

— Давайте не будем, — сказал он. — Ясно? Значит, давайте не будем, эт самое.

— Руки прочь! — взревел Перси.

Олимпийское чело покрылось тучами. Юпитер потянулся за своими молниями.

— Эй, эй, эй! — сказал он, и голос его дрогнул, как голос бога, оскорбленного смертным. — Ну, ну, ну, ну!

Пальцы снова опустились на плечо, на сей раз уже не предупредительно. Там, куда они опустились, они и остались в железной хватке.

— Не надо, эт самое, — сказал он. — Вот это — не надо.

Бешенство овладело толстым юношей. Как легкие покровы, спали с него здравый рассудок и тщательно выученные Уроки. Издав ни на что не похожий вопль, он вывернулся и резко ткнул полицейского в живот.

— Xo! — изрек разгневанный блюститель порядка, мгновенно принимая человеческое обличье. Левая рука оставила ремень и деловито вцепилась в ворот нарушителя. — Пройдемте!

Все произошло с невероятной быстротой. Только что Джордж находился в самом эпицентре безобразного скандала-и вот, буквально в следующий миг, фокус внезапно переместился. Внимание мегаполиса переключилось на недавнего обидчика, который, понукаемый рукой Закона, совершил свой скорбный путь к полицейскому участку на Вайн-стрит; путь, хранящий следы столь многих достойнейших его людей.

Джордж проводил взглядом удалявшуюся парочку, сопровождаемую все разраставшейся и углублявшейся в суть дела толпою. Затем он вернулся в отель.

«Вот, — сказал он себе, — зенит прекрасного дня. А я еще думал, что в Лондоне скучно!»

Наутро Джордж проснулся, смутно ощущая, что мир какой-то другой. Стряхнув последние остатки сна. Он почувствовал неясное возбуждение. Он вскочил на кровати. Он вспомнил. Он влюблен!

Сомнений быть не могло. Невыразимая радость пронизывала его насквозь. Он чувствовал себя юным и сильным. Все, что ни делалось в лучшем из миров, явно делалось к лучшему. Солнце сияло. Кто-то свистел внизу, на улице, и даже звук одного из его старых сочинений, которое уже год назад вызывало у него тошноту, был приятен, хотя невидимый свистун лишь изредка, да и то случайно, попадал в тон. Джордж легко спрыгнул с кровати и открыл в ванной холодный кран. Намыливая лицо перед утренним бритьем, он лучезарно сиял, радуясь своему отражению в зеркале.

Итак, оно пришло. То самое.

Джордж никогда не был влюблен. Конечно, начиная лет с пятнадцати он испытывал нежные чувства разной степени интенсивности. Конечно, в семнадцать он был влюблен практически во всех знакомых ему особ женского пола и еще в десятки незнакомых, но более зрелые годы отточили его вкус и отдалили от этой романтической соборности. Последние пять лет женщины находили его более или менее холодным. Чувства в нем остыли, в немалой мере — благодаря его профессии. Для человека, который из года в год сочиняет музыкальные комедии, женщины постепенно теряют многие из тех соблазнительных достоинств, которыми они улавливают прочих, обыкновенных мужчин. Джорджу в последние годы стало казаться, что самая яркая их черта — это склонность брыкаться. Пять лет блуждал он среди женщин, многие из них были прекрасны, все — привлекательны; но единственное, что запечатлела память — то, с какой интенсивностью и частотой они брыкались. Одни взбрыкивали из-за музыкальных номеров, другие — из-за любовных сцен; третьих заботили выходные реплики, четвертых — складки платья во втором акте. Брыкались они по-разному — кто гневливо, кто сладко, кто шумно, кто тихо, кто с улыбкой, кто в слезах, кто жалостно, кто снисходительно, но все, все до единой. И вот, для Джорджа женщины стали не источником вдохновения, не ласковыми богинями, а большой опасностью, от которой надо было спасаться тактично, а не выйдет — просто бежать. Годы и годы страшился он оказаться с ними один на один; в нем выработалась привычка смываться как можно скорей, как только какая-нибудь их них начнет раскидывать свои сети.

Нетрудно представить себе, как это на него подействовало. Возьмите прирожденного Дон-Кихота с рыцарским инстинктом, романтического и восторженного, на пять лет лишите его возможности упражняться в этих качествах — и вы получите скопление дури, сравнимое лишь с утечкой газа в герметически закрытом помещении или с погребом, полным динамита. Довольно искорки от спички — и взрыв.

Бурное вторжение этой девушки в его жизнь послужило не только искрой, но пламенем. Ее ясные глаза вызвали детонацию духовного тринитротолуола, столь долго копившегося в его душе. Ба-бах! На миллионы осколков разметались, взлетев на воздух, все благоразумие, вся сдержанность, ставшие было принципом его жизни. И что же? Безнадежно влюблен, что твой трубадур в средние века.