Сергей Толстой - Собрание сочинений в пяти томах (шести книгах). Т.1

негромко поет у рояля дядя Сережа. На лестнице слышатся шаги, все ближе…

Появляется Мадемуазель с почтой. Она сама ездила сегодня на станцию… Лейб-гвардии Семеновский полк… От Коки и от Вани… Наконец-то! Руки отца заметно дрожат, разрывая бумагу конвертов. Пишет Ваня: «Дорогой папочка! Последнюю неделю были в боях. Оба живы и здоровы. Пишет ли Вам Леша? Мы уже почти месяц ничего о нем не знаем. Сейчас отведены в тыл. Стоим в маленьком польском городке. Все вокруг сожжено войной и разбито артиллерийским обстрелом. Город несколько раз переходил из рук в руки. Поляки, которые остались, очень низко кланяются, ласково смотрят в глаза, стараясь угадать каждое желание, но в душе сочувствуют немцам. Фронт как будто стабилизировался. Говорят, что простоим здесь, вероятно, долго. Немцы смирно себя ведут: сидят в окопах и обстреливают методично лишь по утрам. Тогда из нашего окна над изрытыми воронками холмами с остатками сгоревшего фольварка видны пушистые белые разрывы шрапнели. Порой ахнет и тяжелое: тогда „чемодан“ (как здесь называют снаряды крупных гаубиц) с воем, крутясь, пролетит над домом и упадет где-нибудь позади, подымая столб черного дыма. Впрочем, все это, как правило, ни во что путное не попадает и совершенно безопасно… Кока получил в свое распоряжение команду разведчиков, и теперь сам командир полка не знает, как удержать его на месте. Они пропадают по нескольку суток, возвращаются перемазанные, как чумички, только чтобы обмыться, и исчезают опять. Солдаты с ним охотно ходят в разведку: говорят, что он счастливый и что ему все сходит с рук…»

Когда уже разобрана вся почта, последним читается длинное письмо тети Муси из Петербурга. Чтобы отвлечься от мыслей о своих тяжелых потерях, она пишет нам почти каждый день бесконечные письма, делясь всеми мелочами. Торопливые строчки бегут, теснясь и обгоняя друг друга. Интересно выглядят и самые письма. Она покупает бумагу в рулончиках. Сейчас в моде такие рулончики, укрепленные на дощечке с транспарантом. Письма получаются узенькие и такие длинные, что их можно вытянуть во всю длину нашего коридора; она складывает их гармоникой.

«…Была в лазарете у семеновского офицера Тавилдарова, раненного разрывной пулей. Он мне много рассказывал о Коке, Ване и других знакомых. У его постели встретилась с Марией Владимировной фон Эттер. Мы с ней раньше встречались редко и как-то издали, а теперь так о многом переговорили. Ведь ее муж там командиром у ваших мальчиков. Она тоже знает их обоих.

У нас здесь прошел слух, что Великий князь Борис Владимирович собирается выехать на позиции. Это было бы так хорошо! Не правда ли?..»

— Именно, именно только его там и не доставало, — сердито фыркает отец, а тетка продолжает простодушно осведомлять о болтовне петербургских салонов; дамские патриотические восторг и сетования не находят здесь отклика и не могут восприниматься без иронии. Но когда дело доходит до «незаметных серых героев», чуткие сердца которых, несомненно, радуются в окопах при мысли о петербургских благотворительных базарах, устраиваемых в их честь, отец не может больше выдержать: «Вера, там еще много? Ну, это вы после дочтете. Давайте лучше газеты…» Впрочем, сообщения штаба уже прочтены непосредственно вслед за письмами братьев. Теперь просматривается и читается все остальное. Прочитанное изредка прерывается короткими репликами отца. Я уже научился понимать многое в этих отрывочных, часто недосказанных фразах. Мне понятно, и почему он негодующе фыркнул при известии о предполагающейся поездке на фронт князя Бориса. Пусть не при мне братья рассказывали подробности о безобразных попойках на глазах у солдат, которыми в прошлом отмечали свои посещения полка «Владимировичи» — Борис, Андрей и Кирилл. Я не знал, тем более, и историю с голой шансонеточной певичкой, спущенной с антресолей на скатертях в общий зал ресторана «Медведь» днем, в то время, когда там обедали почтенные отцы со своими семьями; историю, вследствие которой даже слабовольный Николай вынужден был выслать из столицы обоих старших «Владимировичей». Но я и без этих колоритных подробностей знаю, что какие-то глухие противоречия разрывают отношение взрослых ко всему, что происходит «там». Ощущение большого и все возрастающего неблагополучия обволакивает извне наш маленький мир и во всем дает себя чувствовать.