Сергей Толстой - Собрание сочинений в пяти томах (шести книгах). Т.1

— А что случилось?

— Случилось то, что у нас война на носу. Сербия уже дерется с Австрией… Это же не сегодня-завтра всеобщей европейской войной грозит!

Леша, будто что-то сразу поняв, обдумав и решив, что со всем этим ничего не поделаешь, тряхнул головой и с новой энергией принялся резать бумагу, но отец, быстро подойдя к маме, почти выхватил из ее рук протянутые к нему газеты. Хрустнули срываемые нетерпеливой рукой бандероли. Он пробежал глазами заголовки и молча опустился в кресло…

В это время в дверях показалась Мадемуазель. Она вошла в кабинет, не спрашивая, как обычно, разрешения, и молча подала отцу телеграмму, только что доставленную с нарочным. Он взглянул на адрес:

— Леша, это тебе.

Леша быстро вскочил и, взяв телеграмму, вскрыл ее. «Немедленно прибыть расположение полка», — стояло на бланке…

Выстрелы в Сараеве [29]были выстрелами в пороховую бочку, на которой кое-как, до времени, балансировал европейский мир. С этого момента с каждым мигом все больше раскрывалась невозможность что-либо приостановить и предотвратить. Уже в генеральных штабах вскрывались заготовленные на случай всеобщей мобилизации секретные пакеты. Дипломаты обменивались последними нотами, но машина войны уже была пущена в ход. В тысячный раз прикидывались человеческие и промышленные ресурсы, взвешивались шансы, тянулись к штабным картам красные и синие карандаши, нанося кружки, эллипсы и короткие округлые линии со стрелками на концах, намечающие направление главных ударов. Круги по воде разбегались все шире. И вот уже десятки тысяч врачей наспех приставляют стетоскопы к груди чьих-то сыновей, мужей, отцов… Годен! Годен! Следующий! Годен, чтобы быть пробитым шальной пулей, годен подыхать, вися на колючей проволоке с вырванными внутренностями, годен кормить вшей в окопах, годен оставить руки и ноги плавающими в кровавых тазах фронтовых лазаретов… Больше бинтов, костылей, протезов, колясочек для бородатых беспомощных младенцев, которые скоро начнут возвращаться оттуда, больше… Да что там, больше! Все равно не хватит!

«Побе-е-е-ды благоверному государю императору нашему…» — несется из храмов…

— Aux armes, citoyens! Formez vos bataillons! [30]— гремит во Франции.

— Gott mit uns! [31]— наш старый немецкий бог поможет нам за все рассчитаться с этими славянскими свиньями…

— Rule Britania! — Боже, накажи Англию!

— Long live the king! [32]

— С нами Бог, разумейте языцы и покоряйтеся, яко с нами Бог!..

Взвизгнули и застонали кожаные груди гармошек на прощальных попойках по деревням, застучали на шпалах длиннейшие товарные составы, увозя на запад новобранцев, заголосили бабы…

Весь мир всколыхнулся. Так льдина, застрявшая у быков моста в половодье, вдруг с треском срывается и, покрутившись на месте, мчит вперед, словно одержимая злой волей, ломая все вокруг и распадаясь сама.

В Петербурге зазвенели стекла немецких магазинов. Одной из первых окончила существование фирма Шумахера, где столько лет мы всей семьей покупали обувь. В газетах запестрели жирные титулы сообщений штаба Верховного главнокомандующего. Сам Верховный, костлявый и долговязый, смотрел отовсюду, заслоняя тщедушную фигурку самодержца. Героем дня стал чубатый казак Козьма Крючков со своей пикой, которой он будто бы заколол одиннадцать немцев…

А в топях Пинских болот уже довершался разгром армии Самсонова [33], и этот неудачливый генерал — жертва «мясоедовщины» — шел без дороги в лес, на ходу расстегивая трясущейся рукой кобуру револьвера, чтобы свести последние счеты с жизнью… Впервые громко и повсеместно прозвучало позорное слово «Измена!», и это слово было связано не только с полковником, повешенным слишком поздно, оно было связано с военным министром и другими лицами, стоявшими в непосредственной близости к царю…

«20 тысяч убитых, 90 тысяч пленных. Мы должны были принести эту жертву Франции», — говорит Сазонов [34]французскому послу Палеологу [35]. Палеолог сочувственно улыбается, кивает головой. Конечно, Франция не забудет…

А в доме жизнь шла почти по-прежнему, но на каком-то холостом ходу. Словно внутри где-то образовался некий люфт. Мысли всех были далеко, там, где трое братьев начинали сейчас новую жизнь. Эта жизнь казалась страшной, в ней таились роковые возможности, которых нельзя было ни предвидеть, ни предотвратить, но вместе с тем в ней было и своеобразное величие. Она испытывала людей по их подлинным качествам, отметая шлак и мусор и поднимая достойных на гребне подвига…