Сергей Толстой - Собрание сочинений в пяти томах (шести книгах). Т.1

Как и сцены на вокзале, сцены книжной толкучки в Третьяковском проезде тоже не были выдуманы автором и были видены им здесь не раз. Он много лет работал рядом (в Театральном проезде, д. З), и Театральная площадь очень часто встречается в его произведениях, как в стихах, так и в прозе:

А будучи завзятым книголюбом («Опустевшая квартира», «Когда Станислав проснулся…»), он наверняка часто бывал на этой самой толкучке, и персонажи повести и ситуации были подсмотрены им в жизни.

В лице Ватсона нетрудно узнать самого автора, от имени которого ведется рассказ, потом он предстанет читателю уже в роли художника, ведущего за стеной бытовой разговор с женой, в котором именно та незавидная роль инженера, а не художника, импонирует женщине, заканчивающей сцену слезами, той самой женщине, но уже из «Разговоров с Чертиком», которая «в минуты любви ласкает свою кошку и задумчиво созерцает пропуск в закрытый распределитель и, чуть шевеля губами среди ленивых поцелуев, шепчет: „А мясо по октябрьским у нас так и пропало…“»

Семейная жизнь Сергея Николаевича не получилась. Женился он рано, в 20 лет, на своей 25-летней избраннице, с которой оказался в одной квартире в «Тупике» после всех гонений, которым подверглись они оба. Он действительно был влюблен (есть несколько писем того времени). Время было тяжелое, он был очень молод, «целью и смыслом жизни была только литература», а тут «карточки», «мясо» и… непонимание («Рассказ ни о чем»). Он любит сына, остальное не складывается. Он уходит, снова возвращается, и снова разрыв. Они еще долго проживут в одной квартире в Тупике, а разъехавшись, сохранят дружеские отношения.

Ранняя лирика 20-х годов наверняка была, но не сохранилась — во время войны Сергеем Николаевичем была потеряна большая общая тетрадь со стихотворениями и поэмами. Что-то из нее он восстановил по памяти (например, «Маленькую симфонию»), а лирику тех лет, сначала наверняка восторженную, а потом горькую, скорее всего, восстанавливать не захотел. Осталась еще одна небольшая тетрадь со стихотворениями и поэмами 30-х годов, но и в ней многие листы утрачены. Здесь «Рождение поэта», «Схема», «Крысы», «Ночь», «Пушкин» и другие, с тем же скепсисом в отношении к окружающей действительности, иногда с какими-то просветами, которые, скорее всего, можно объяснить его желанием что-то опубликовать (например, стихотворение «Пушкин», написанное к 100-летию со дня гибели поэта).

К раннему творчеству С. Н. Толстого относится и поэма «Соловей на Театральной площади», в которой та же апатия, те же мелкие бытовые разговоры на московских улицах, по которым он идет, «никому не нужный», «постаревший, седой», делая вид, что ему хорошо. Сам автор назвал ее фельетоном, хотя на самом деле в ней трагедия людей искусства. Автор клеймит приспособленцев с «наглыми рожами», «символом веры» для которых давно стал «жирный бифштекс», протестует в поэме против системы, расплодившей примитивов, купающихся в пошлости, и высказывает свою твердую творческую позицию: ни за какие блага не писать «эдаким сельско-сельвинским стилем», «не менять на медь золотую монету» и «оставаться верным сонету» как высшей поэтической форме.

«Каждый сегодняшний день, как только он становится вчерашним, я провожаю примиренным взглядом, — напишет он через три года в „Разговорах с Чертиком“, — потому что каждый из них дает мне почерпнуть что-то новое из сокровищ, нас окружающих, цену которым мы так плохо знаем. А между тем они неотъемлемы, они будут с нами и в тюрьме, и в ссылке, и в час, предшествующий смерти; и корень этих сокровищ в нас самих и в нашем отношении к этому окружающему…»

В такой противоестественной обстановке, когда обычный человек — не преступник — не сомневается, что его ждет «тюрьма и ссылка» (в лучшем случае), не удивляет то, что в следующем, почти законченном, прозаическом произведении, написанном через год, в жанре скорее фантастической повести или киносценария, «Have your teeth stopped?» («Пломбируйте Ваши зубы») [130]Толстой уже не переносит своих героев так же почти открыто в коммунистическую Россию. Более ухищренная конспирация заставляет автора, в этой более острой, чем «Шерлок Холмс», и беспощадной пародии на современное общество, сделать своих героев гражданами далекой Америки, а действие вообще перенести в абстрактную страну микрокосмоса.