Сергей Толстой - Собрание сочинений в пяти томах (шести книгах). Т.1

Если смерть брата дала только трещину в его жизни, и он, как ему казалось, остался такой же «маленький, глупенький мальчик шести с половиной лет», и только «детство, настоящее детство кончилось», то в 10 лет, в 1918 году, когда были расстреляны как заложники его родители, которых он боготворил и не мыслил себя без них, он считал, что не только детство, но и вся жизнь его закончилась навсегда. И никакие предшествующие этой трагедии промежуточные несчастья — отъезд из имения, скитания по чужим домам, голод и прочие лишения — ничто не воспринималось им так, как смерть отца и матери: «Мне только три дня назад исполнилось десять лет. И что это: начало жизни или конец ее?.. Но если нас оставили, их приговорили к смерти, а нас приговорили жить, — зачем?! Жить после того? Что хуже, что страшнее?» («Осужденный жить»).

С этой трагедии заколебалась главная основа его жизни — вера в добро, в справедливость, в Бога, который это «позволил» и «не предотвратил»: «Утверждая свою любовь к ним, к их памяти, я, вместе с тем, отрицаю все, что мне ими завещано… Я больше не верю в Бога… Бог — милосерден, справедлив!.. Ложь! То есть они-то не лгали, действительно так думали, но как могли они в это верить?..» («Осужденный жить»).

Это богоборчество пройдет через многие годы жизни и произведения, но, перенеся тяжелые испытания временем, годами Гражданской войны и разрухи, его позиция эмоционального отрицания Бога уже в начале 30-х годов пойдет на нет и станет половинчатой и примиренческой: «Далеко не все могу принять в религии, многое в ней мне чуждо, непонятно, иногда враждебно» («Разговоры с Чертиком»).

Его сестра, Вера Николаевна Толстая, заменившая ему мать, будучи старше почти на двадцать лет, не поколебалась в вере и помогала ему вновь обрести ее. В этой большой проблеме решающей была их любовь и привязанность друг к другу. Его изменившееся отношение к религии было для Веры большим огорчением и именно это останавливало Сергея и не давало отойти от православия. Продолжая вместе с ней ходить в храм, он оставался в благоприятной атмосфере веры предков, простаивая службы, задумывался, пересматривал свои позиции, многое переосмысливал.

После смерти родителей они обрели пристанище в Торжке, у сестры матери Е. А. Загряжской, где прожили до 1922 года и где, в 1920, получили очередное трагическое известие об аресте, а потом и расстреле, братьев — Ивана и Алексея (якобы за то, что они не дали слово властям не бороться против советской власти:

Это строки из «Поэмы без названия», написанной позже, когда он похоронит сестру и оборвется последняя ниточка, связывающая его с прошлой жизнью, а пока они вместе, и вновь переезжают, теперь в Макарьев на Унже, к подруге сестры Санечке Куприяновой, где Сергей окончит среднюю школу. В 1924 г. они окончательно переберутся в Москву, где с 1926 года он начнет работать и где его будет ждать и безработица, и «десятки летучих профессий», и раннее обзаведение семьей (1928), рождение сына (1930), быстрое разочарование в семейной жизни и моральное одиночество.

Предпринятые попытки что-либо опубликовать были неудачными: что-то отклонялось без веских оснований, а что-то просто не возвращалось. Все это накладывало отпечаток на юношеское нетерпение Толстого, и жизнь, связанная с постоянным добыванием средств к существованию для своей семьи, направила его не по тому жизненному руслу, которое он для себя мыслил. Он не закончил Литературный институт, порвал с Союзом поэтов (которые волею судьбы находились в доме его предков на Тверском бульваре), получил высшее техническое образование и стал рядовым инженером, обеспечив себя и семью пресловутым куском хлеба.

Он продолжал писать для себя, в основном ночами, пробовал разные жанры; занимался самообразованием — все свободное время проводя в библиотеке; писал стихи, переводил французских поэтов.

Первый раз разобраться в себе, сформировать свой писательский почерк Толстой попробовал в «Разговорах с Чертиком». Создавая свой камерный стиль, может быть, вынужденный, а, возможно, принесенный из прошлого, когда отец, не обращая внимание на его присутствие, размышлял вслух, он, тем не менее, признает выбранную им форму диалога с воображаемым читателем, как «самую невыгодную для писателя»… «Роман написать легче — в нем снимается ответственность за многое…», а здесь «некий „литературный дневник“, и он „слишком искренен“, разве так разговаривают с читателем? Надо быть сколько-нибудь кокетливым… Хоть немного позировать. Писатель всегда перед читателем охорашивается и чистит перышки, иначе он рискует потерять читателя!..»