Ваан Тотовенц - Жизнь на старой римской дороге

Де Валера знакомил танцовщицу с новыми шрайтерами, мелкими и крупными.

Одна за другой гасли звезды в глазах андалузской крестьянки. Изабелла горько переживала свою преждевременную осень. Ее тело вскоре потеряло свою гибкость и стремительность, а ноги легкость. Танцы Изабеллы перестали волновать зрителей. Лишь несколько добрых рук аплодировали танцовщице в память о ее былой славе.

Прошли годы.

Изабелла Серрано осталась одинокой и всеми забытой.

Однажды, когда она сидела в комнате, разглядывая в зеркале свое увядшее лицо, ей вручили визитную карточку. Глаза Изабеллы мгновенно загорелись.

— Проси, проси, — это мой старый друг, — велела она служанке.

Это был французский поэт.

Они крепко обнялись. Слезы душили Изабеллу. Потом, помолодевшая и преображенная, она вскинула свои длинные и острые, как листья пальмы, ресницы и с грустью сказала:

— Помнишь, ты говорил мне: «Будь осторожна с первых же шагов». Но я сделала и первый, и много других…

— Вернись в Андалузию, к ее народным праздникам. Теперь ты знакома с позолоченной гнилью Америки, — отвечал поэт.

На ее похороны пришло несколько человек: сестра покойной — Турвантан с мужем паланчи [38] Паланчи — господин, мастер, изготавливающий вьючные седла. Григором, брат ее мужа — Симон, два соседа с женами, поп да пономарь: дьячку поп приходить не велел, чтобы вырученные деньги потом поделить только с пономарем.

Сару похоронили на кладбище рядом с мужем, который умер еще год назад и, наверное, с нетерпением ждал ее.

Тут же у могилы нон потребовал денег и, получив их, быстро, не простившись ни с кем, исчез.

Выйдя за кладбищенские ворота, собравшиеся разошлись.

Паланчи Григор сказал Турвантан:

— Ну, жена, я пойду в мастерскую.

А дома, теперь круглый сирота, пятилетний Торик дожидался возвращения тетки.

Перед выносом тела заплаканная Турвантан вспомнила о ребенке, вернулась в дом, сунула кусок черствого хлеба малышу в руки, посадила на палас [39] Палас — домотканый коврик. и сказала:

— Торик, птенчик мой, не уходи никуда, я скоро вернусь.

Торик стал есть хлеб. Турвантан накинула на голову черную шаль и торопливо вышла.

Когда она вернулась с похорон, Торик, расправившись с краюхой хлеба, играл с котенком. Он манил его к себе оставшейся корочкой, а когда котенок приближался, отдергивал от его когтистых лапок хлеб и весело смеялся.

Вид беззаботного ребенка, играющего на паласе, заставил больно сжаться сердце Турвантан. Она зарыдала.

Во всем мире, кроме нее, не было ни души, кто бы позаботился об этом сироте… И Турвантан, не долго думая, укутав Торика в свою черную шаль, взяла к себе. Дома она разожгла огонь, согрела воду, выкупала ребенка и уложила спать. Пока он спал, Турвантан выстирала рубашонку, высушила на солнце, залатала. Одев Торика во все чистое, она стала дожидаться возвращения мужа из мастерской.

Когда паланчи Григор пришел вечером домой, Турвантан встретила мужа у ворот с мальчиком на руках, и когда он подошел к ней, сказала:

— Ты всегда говорил, что в каждом настоящем доме должен быть ребенок. Вот тебе сын, считай, что я его родила.

Шел уж двадцатый год их брака, а детей у них все не было, хотя супруги счет потеряли свечам, которые ставили в церкви, умоляя всевышнего помочь им.

Григор долго и внимательно смотрел на улыбающегося Торика, и сердце его сжалось, он подмигнул мальчику, взял его из рук жены, поцеловал и сказал:

— Наконец бог смилостивился над нами.

— Если бы не мы, что бы с ним стало, — сказала Турвантан.

— Бросили бы его в сиротский дом, — ответил Григор.

Турвантан расплакалась, вспомнив свою несчастную сестру, покоившуюся на кладбище, под густой тенью тутовника.

Турвантан Коро и паланчи Григор полюбили Торика настоящей родительской любовью. Только теперь поняли они, что такое в доме ребенок. Не прошло и нескольких месяцев, как им стало казаться, что Торик родился и вырос у них. А Торик был удивительно спокойным ребенком: не плакал, не проказничал. Усадят его куда-нибудь — сидит на месте, пока о нем не вспомнят. Уложат спать на правом боку, проснется в том же положении. Дадут поесть — ест с удовольствием, не дадут — молчит, не просит.