Борис Васильев - Отрицание отрицания

— Настоятельно рекомендую господам офицерам появляться в городе только группами никак не менее трех человек, — сказал Александр. — Естественно, вооруженными.

Здесь следует напомнить о реальностях, которые осознанно забывались советскими историками и по непонятной инерции забываются и сегодня. Дело в том, что к началу 1917 года Российская империя потеряла два флота: Черноморский и Балтийский. Первый был частично разгромлен Турцией и Австро-Венгрией, а то, что уцелело от разгрома, оказалось надежно запертым в Севастополе и Новороссийске. И все южное побережье от Одессы до причерноморских степей было переполнено списанными на берег и болтающимися без дела морячками с наколками и нестерпимо острой жаждой выпить и закусить, что и привело многих из них во время гражданской войны в многочисленные бандитские формирования юга Малороссии.

Та же участь постигла и флот Балтийский, в результате разгрома оттесненный и запертый в Кронштадте и Питере. Единственным боевым кораблем, уцелевшим в этих трафальгарах, был крейсер «Аврора», который бездеятельно стоял на Неве, не решаясь высунуть нос в когда-то открытое, а ныне, увы, прочно запертое море. Тысячи списанных на берег моряков-балтийцев болтались неприкаянными в Кронштадте и Питере. Однако поблизости не было раздольных степей ни Новороссии, ни Малороссии, а потому эти сухопутные морячки и примкнули к большевикам, соблазненные лозунгом «Грабь награбленное!». Вот они-то и ринулись штурмовать Зимний Дворец, хотя штурмовать было абсолютно некого. Бывшая царская резиденция, где ныне заседали члены Временного Правительства, никем решительно не охранялась.

От неминуемого ограбления Зимний Дворец караулили юнкера, а внутри Дворца с этой же целью располагались уцелевшие в единственном бою с немцами отважные дамы из созданного Керенским Женского батальона.

Вот их-то, то есть, необстрелянных мальчишек и женщин, и ринулась штурмовать с ревом и матом вечно полупьяная матросня, выписанные из госпиталей солдаты да многочисленные босяки, сбежавшиеся в столицу Империи со всей России. Никакие представители рабочего класса в штурме замечены не были, поскольку руководство профсоюзов запретило своим членам участвовать в разграблении народного достояния. Этот декоративный штурм проходил под лозунгами «Вся власть — Учредительному Собранию!», как будто кто-то покушался на эту самую власть. И все погибшие при штурме Зимнего, кроме застрелившегося юнкера, на совести (если она была, конечно) окончательно спившихся и очумевших от безделья морячков. Равно как и пропажа ценностей на сумму свыше пятидесяти тысяч золотых рублей. Герои большевистского эпоса о воле народа в тельняшках, перекрещенных пулеметными лентами, умноженного всем искусством советского времени, оказались единственными, кто тогда поддерживал большевиков, почему и захват Лениным единоличной власти представился одной из неразрешимых загадок и без того загадочной истории России.

Этим деянием никому доселе особо неизвестный некий швейцарский житель Владимир Ульянов-Ленин устранил Керенского, обеспечив за это его исчезновение со всеми личными документами и некоторой части копий документов государственных, и снабдив суммой денег, позволивших безбедно прожить всю оставшуюся жизнь. Кулисы истории, а, в особенности, ее костюмерные хранят неисчислимое количество карнавальных масок, личин, картонных корон и вполне осязаемых скипетров. А работяги за кулисами отлично знают, когда и какой именно занавес опустить или поднять для уважаемой публики, именуемой народом.

— Вот и получили компот с грибами, — вздохнул Николай Николаевич. — Уж эти-то и перед возрождением каторги не остановятся, можете не сомневаться. Грибки-то в компоте смертельно ядовитые. Швейцарско-Марксовские.

— Ядовитые? — настороженно спросила Ольга Константиновна.

А второй доморощенный философ, патологоанатом Голубков, отец Анички, вздохнул с густой горечью:

— Вот вам и начало смертельного колеса диалектики. Отрицание отрицания включилось в историю Руси…

Александр обладал изрядной долей офицерской харизмы, заразительно действующей не только на солдат, но и на офицеров. Этот природный дар, умноженный на незаурядную энергию и хорошее домашнее воспитание и снискал ему главенствующее положение в среде раненого офицерства. Кроме того, он обладал уменьем трезво взвешивать обстановку и делать выводы не на основании заученных правил и привычных стереотипов, как то случается сплошь да рядом и с людьми весьма образованными, а из самой создавшейся обстановки. Словно предчувствуя нечто — а он и вправду предчувствовал нечто — штабс-капитан старался расширить возможности получения сведений из первых рук, почему и завел знакомство с телеграфистом Юрием, брат которого прапорщик Алексей, лежал в том же госпитале, а потом долечивался в том же офицерском резерве, что и сам Александр Вересковский. И вскоре перевел это «просто знакомство» во взаимную дружбу, хотя многое тут противоречило его личным дворянским предрассудкам, поскольку Юрий, равно как и его брат, были сыновьями приходского священника.