Синклер Льюис: Земля

— А мы в кино пойдем! Вы часто ходите в кино, дедушка Роб?

— Да как тебе сказать. Боюсь, зимой вовсе не попадешь в кино. До города далековато, — замялся дядя Роб.

— Нельзя пойти в кино? — взвыли городские дети, не веря своим ушам. Ничего более ужасного они не слышали в жизни.

— Ой, нет, это не очень-то хорошо, — загоревал Роб — младший. — А как же деревенские могут что-нибудь узнать, если они в кино не ходят? Ну, ладно, мы будем ходить летом, мама, а зимой тоже будет хорошо, будем кататься по льду, охотиться. Ух, здорово будет!

Мэйбел начала готовить ужин, гремя кастрюлями и высказывая свое мнение о доме, в котором нет ни водопровода, ни фарфоровой раковины, ни газа, ни электричества, ни холодильника. За ужином она молчала, молчал и Сидни, молчал и дядя Роб. Но Сидни ликовал в душе. Дети заодно с ним, он победит. А дети не помнили себя от восторга. Они поминутно выскакивали из-за стола, и в руках у них оказывались самые немыслимые, совершенно негородские предметы: кошка, любовно влекомая за заднюю лапу, но, видимо, неспособная оценить эту любовь и отчаянно мяукающая; дохлый крот, пыльная банка из-под керосина, лопата, вся в навозе. Наконец Мэйбел, потеряв терпение, прикрикнула на них.

— Ну, мама, — обиженно затянули дети, — в городе ведь ничего не найдешь во дворе, кроме гнилого лимона.

Мэйбел погнала детей спать в восемь часов, а сама надменно удалилась в девять, процедив сквозь зубы:

— Надеюсь, за ночь ты наговоришься с твоим дружком дядей Робом и выкинешь дурь из головы.

Сидни вздрогнул. Действительно, дальнейшее развитие его злокозненного плана предусматривало тайные переговоры с дядей Робом.

Полчаса бродил он по дороге, подавленный глубоким безмолвием. Ему чудились рыси в березовых зарослях. Но когда успокаивались издерганные городом нервы, он широко раскидывал руки, разминал пальцы и дышал полной грудью. Не воздух, обыкновенный воздух вдыхал Сидни — он впивал божественную благодать.

Он должен был вернуться домой не позже половины десятого, чтобы успеть посекретничать с дядей Робом. Дяде Робу было семьдесят пять лет. За триста шестьдесят пять дней, помноженных на семьдесят пять, он, несомненно, несколько раз ложился спать позже половины десятого: когда в молодости танцевал с юными канадками в Потсдам-Фордж, когда ухаживал ночью за больной коровой или, возвращаясь вечером с воскресного молитвенного собрания, надолго застревал в непролазной дорожной грязи. Но это все были исключительные случаи. Дядя Роб не одобрял ночных гулянок и вообще потакания плотским слабостям.

Сидни потихоньку поднялся по лестнице. Лучшая спальня на первом этаже была предоставлена в распоряжение Мэйбел и Сидни; дети спали в комнате деда на втором этаже; дядя Роб жил на чердаке.

Горожанам, вероятно, не понять, почему дядя Роб, арендатор и единовластный хозяин фермы, устроился на чердаке, когда в доме было три хороших спальни. Очень просто: дядя Роб всю жизнь, с самого детства, спал на чердаке.

Взобравшись наверх по узкой, крутой, как отвесная скала, лестнице, Сидни постучал в дверь.

— Кто там?

Вопрос прозвучал резко и чуть тревожно. Сколько лет никто не стучался к дяде Робу?

— Это я, Сид.

— А, вот это кто, ну входи. Подожди, я отомкну дверь.

Впервые в жизни Сидни переступил порог этой комнаты. Жители гор во всех странах мира без приглашения не приходят и незваных гостей не жалуют.

Возможно, человеку привередливому или непривычному комната дяди Роба показалсь бы малопривлекательной. Освещалась она керосиновой лампой с криво обгоревшим, коптящим фитилем. Всю мебель составляла складная кровать, табуретка, умывальник и комод. Зато всякого хлама здесь было достаточно. На умывальнике, рядом с бутылкой яблочной водки и кувшином, которым так давно не пользовались, что он совсем высох, лежал каталог для выписки товаров почтой, несколько пакетов семян, одинокая калоша, клубок шпагата и медаль за участие в Испанской войне. Штукатурка обвалилась, и дранка проступила черными полосами по всему потолку и стенам.

А Сидни понравилось здесь — понравилась простота, отсутствие порядка, аккуратности, показной подтянутости, и он от души позавидовал царившей здесь холостяцком свободе.

Дядя Роб уже улегся, не утруждая себя излишними приготовлениями, — просто снял сапоги и верхнюю одежду. Он смотрел на гостя, удивленно моргая, но спросил довольно ласково:

— Ну, что, мальчик?

— Дядя Роб, я так рад, что снова сюда приехал, сказать тебе не могу!